Великий диктатор

В общем, я кое-как дотерпел этот длинный контрданс и попытался смыться к столам с прохладительными напитками, мысленно проклиная создателей подобных развлечений. Ещё в самом начале Рождественского бала я обнаружил на этих столиках апельсиновый сок. Но успел угоститься только маленьким стаканчиком.

— Хухта! — меня дернула за рукав какая-то сила, и я оказался за колоннадой основного зала в окружении семиклассников. — Не смей танцевать и разговаривать с баронессой Клеркер! — Надо мной навис светловолосый и конопатый парень. — Ты меня понял?

— А кто из них была баронесса? А то они не представлялись, а на них не написано, — попытался я всё свести к шутке, попутно пытаясь вспомнить, кто это такой.

И это у меня почти получилось. Вокруг нас раздался смех, а семиклассник в прикольных прямоугольных очках заявил моему оппоненту:

— Ари! Ты тогда всех пятиклашек отлавливай и об этом предупреждай, — и я наконец вспомнил.

Это был Ари Сипиля, сын секретаря местного сейма. Они жили практически за городской чертой, и его привозили на занятия в личном экипаже.

— И баронессу приводи, а то может кто её, как наш Хухта, в лицо не знает, — и мальчишки зашлись в смехе.

— Чё уставился? Всё, вали отсюда! — И мне барственно помахал рукой тот, кто меня сюда и затащил.

— А то что? Где хочу, там и стою. На кого хочу, на того и смотрю, — переклинило меня от его жеста.

— В лоб получишь! Вот что! Тебе пинка отвесить для скорости? Так сейчас устрою, — и парень схватил меня за лацканы парадного полукафтана, намереваясь развернуть мою тушку для приведения в действо оговоренной угрозы.

Чем полностью передо мной открылся, и я пробил со всей своей силы ему по солнечному сплетению. Мальчишка хрюкнул и резко согнулся заставив меня отпрянуть назад. Спиной я в кого-то уткнулся и, подняв свой взгляд, наткнулся на весёлые глаза того самого очкарика в прикольных очках. Он мне неожиданно подмигнул и, схватив за плечи, вытолкал из-за колоннады в зал, а в спину бросил:

— Мы сами с ним разберёмся. Иди. Не бойся. Празднуй.

…..

Моя критика поэмы «Рассказы о прапорщике Столе» не прошла для меня даром. Через пару дней после того урока наш классный наставник Теодор Оскар Фростерус опубликовал в своей газете «Лоухи» статью с моей таблицей и критикой в отношении поэмы Рунеберга. Причем, очень хвалил моё критическое мышление и призывал финнов раскрыть себе глаза на насильственную шведскую пропаганду, которая, по его мнению, мешает самоопределиться финскому коренному населению.

На следующий день вышла гневная статья в газете «Каику», принадлежавшая нашему учителю финского и шведского языков Конраду Фредрику Кивекасу. В которой он обрушился с критикой на Фростеруса, не столько за поддержку моего мнения, сколько из-за того, что он нарушил педагогическую этику, вынеся обсуждение за стены лицея.

И всё бы ничего, но обе эти статьи перепечатало столичное издание шведской народной партии, газета «Викинг», с призывом положить конец нападкам на шведско-финскую литературу, как основу всей литературы в стране. Ой, чего тут началось! Народ только-только подуспокоился после отправки войск в Китай, а здесь такая шикарная тема. Свекоманы (Svekomaner) схлестнулись с Фенноманами (Fennomani) в извечном споре о национальном языке, эпосе и литературе.

Хорошо, что в этом споре не полоскали моё имя. Я как-то незаметно попал в категорию пострадавших. Особенно после статей в «Финской правде» и «Ежедневной газете» в мою поддержку и критики в непедагогическом поведении моих преподавателей. И Ээро Эркко, и Текла Хултин приложили все усилия, чтобы дистанцировать меня от происходящего. За что я им выразил искрению благодарность в личных письмах.

Сам я узнал о происходящем только из номера «Викинга», который притащил домой Микка с воплями «что там про тебя пишут». Местные, Улеаборгские газеты выписывала мама и они, естественно, приходили к нам домой, на хутор. А здесь, в городе, мне было пока не до газет. И, если бы не кузен, то я всё, наверное, узнал бы самым последним.

Через месяц, почти перед Рождеством, департамент образования распорядился изъять из учебной программы изучение поэмы Рунеберга, тем не менее оставив её в качестве книги для внеклассного чтения. Мне же пришлось поучаствовать в заседании этической комиссии, которую прислали из столицы для расследования поведения педагогов моего лицея. Я даже написал бумагу в адрес председателя этой комиссии о том, что не имею претензий к действиям моего классного наставника и учителя языков. Уж лучше они, я их, по крайней мере, знаю, а кого поставят взамен ещё неизвестно. А так они мне ещё и должны будут. Мало ли, что я ещё во время своей учёбы вытворю!

…..

— Дорогой, ты не сильно занят? — в рабочий кабинет Николая II тихонько заглянула его супруга Александра.

— Нет, моя любовь. Для тебя я всегда найду время, — император отложил последний отчёт о строительстве транссибирской магистрали и, выйдя из-за стола, проводил жену к угловому диванчику возле курительного столика. — Что-то случилось? Ты выглядишь как-то взволнованно.