Великий диктатор

Строительство вышло немного дороже, из-за того, что мост через речку Калимеэноя в селе Корвенкюля сделали не деревянным, а использовали десятиметровую стальную ферму, уложенную на кирпичные опоры. Но поскольку совещания по итогам строительства ещё не было, об удорожании проекта знало всего несколько человек. И я не думаю, что дед Кауко, когда вернётся из Гельсингфорса, прикажет разломать этот мост.

Зато я смог выбить у дяди Бьорка особую льготу для моих пионеров. Естественно, что никто из их предков не собирался тратить полмарки на полный проезд туда и обратно для своих детей. А им очень хотелось. И если на пустых платформах их иногда катали по грузовой станции кирпичного завода, то в город их не брали. Выбитая мной льгота заключалась в том, что именно пионеры, по предъявлению специального жетона, могли провозить багаж весом до сорока фунтов без оплаты. И их предки быстро оценили возможность бесплатно провести тот или иной груз, привлекая своих детей. А мне срочно пришлось озаботиться производством соответствующих жетонов.

…..

Награждение же меня на торжественном построении в лицее в первый же день учёбы было для меня полной неожиданностью. Я так растерялся, что даже и не запомнил кто и что мне говорил. Немного собрался и подуспокоился только после того как мне на шею повесили золотую медаль «За Усердие» на голубой андреевской ленте. И даже произнёс небольшую ответную речь. В основном состоявшую из благодарностей родному сенату и стране, и обещаний не ударить в грязь лицом и «учиться, учиться и ещё раз учиться, как завещал на великий финский литератор и мой земляк Захарий Топелиус».

На следующий день все газеты Улеаборга и столичная «Финская правда» напечатали статью о моём награждении и моей ответной речи. А гад этакий, Ээро Эркко, в своей статье предложил завещание Топелиуса — «про учёбу», которое я на голубом глазу спёр у Ленина и приписал покойному литератору, сделать главным девизом для всех учебных заведений страны.

— Тебя вызывают, — толкнул меня в бок и прошептал Микки, вырывая меня из воспоминаний.

— Господин Хухта, вы там, часом, не заснули? — ехидно поинтересовался Конрад Кивекас под смешки из класса.

— Нет, господин учитель! — подскочил я с школьной лавки и, вытянувшись по стойке смирно, застыл в проходе.

— Ну, тогда прошу вас к доске. Нам бы очень хотелось узнать ваше мнение о поэме Рунеберга. Вы всё же литератор, поэтому ваш взгляд на эту поэму может быть очень интересен.

— Господин Кивекас, это свободное обсуждение или в рамках учебного процесса? — решил я прояснить вопрос о рамках данного мероприятия. А то выскажу своё мнение, а мне кол влепят.

— Ха! Как вы хитро сформулировали свой вопрос. Вот! Берите пример с вашего соученика, — обратился педагог к моим одноклассникам. — Не то что вы, господин Латту! Вышли, пробурчали и, получив тройку, на этом успокоились, — укорил он рыжеволосого пацана, младшего сына губернского директора полиции. — Господин Хухта, можете не беспокоиться, ваш ответ я оценивать не буду. Мне всё же интересно ваше личное мнение, как литератора. Да и вашему классному наставнику, я думаю, тоже, — и он кивнул в сторону господина Фростеруса.

— Прочитал я эту поэму давно, — начал я. — Ещё в шесть лет. И с тех пор перечитывал её ещё трижды. И я был крайне удивлён и поражён тем, что она считается патриотической и национальной. Ведь, на самом деле, это произведение можно отнести к сепаратистским и очень вредны.

В классе разлилась мертвая тишина, пацаны смотрели на меня, вылупив глаза, а наш классный наставник покачивал головой явно в жесте неодобрения.

— С чего вы это взяли, господин Хухта? Что за крамольные мысли? А хотя, ладно, продолжайте. Ведь я обещал выслушать, — господин Кивекас вначале возмутился, а затем, взяв себя в руки, позволил мне продолжать.

— В первой части поэмы рассказывается о неком подростке-сироте по фамилии Стол. Который рассказывает, что все его предки погибли, сражаясь за короля и Швецию против России. Хочу всем напомнить, что мы с вами сейчас проживаем именно в Российской империи, — я обвёл взглядом притихший класс и преподавателей. Фростерус чесал подбородок, а Кивекас как-то зло ухмылялся. — Далее из повествования мы узнаём, что отца мальчика взяли в солдаты тоже в пятнадцать лет, и он погиб у него на глазах в битве при Лаппо за независимость Финляндии. И вот теперь ему тоже пятнадцать, и он хочет вступить в армию, чтобы вернуть свою любимую родину к ногам короля. Полный бред и неприкрытая ложь! Вот моё мнение об этой поэме. Её надо немедленно запретить в нашей стране! — я замолчал и повернулся к учителю языков, который, судя по его красному лицу явно прибывал в ярости.

— Ты! Вы! — вытолкнул он из себя и, внезапно закрыв глаза глубоко задышал, а заодно, выставив перед собой руку с растопыренной пятернёй, явно, жестом, призывая меня оставаться на месте.

— Великолепно, господин Хухта! — наш классный наставник поднялся со своего стула и отвесил мне небольшой поклон. — Ваш разбор краток и эмоционален. Но всё-таки не сочтите за труд, объясните нам всем про «бред и ложь».