Великий Эллипс

— Говоришь как школьник. Твое безграничное ханжество начинает меня раздражать. Ты выиграешь эти гонки и покроешь имя Сторнзофов славой, знай это. Если бы не мое вмешательство, как ты это называешь, ты бы уже давно растерял все шансы на победу.

— Каким же образом?

— О, не утруждай себя знаниями о неприглядной стороне жизни. Наслаждайся своей незапятнанной наивностью, которую ты так культивировал на Ледяном мысе.

— Не уходите от ответа, в противном случае я выйду из гонок сегодня же.

— Как я могу противостоять такому моральному натиску? Ну что ж, хорошо. В самом начале была зарка со своим очень своеобразным вездеходом. Она легко могла оставить всех участников далеко позади, если бы я не предпринял необходимых мер. Затем эта парочка траворнских кретинов, которые вырвались вперед и могли бы финишировать первыми, если бы я их не остановил. Я делал только то, что было необходимо, и тогда, и сейчас. Мне очень жаль констатировать, что ты не можешь сказать то же. Мое вмешательство не было бы столь чрезмерным, если бы ты мог без моей помощи преодолеть все препятствия, но ты не мог, и более того, не хотел.

Каслер погрузился в глубины своего сознания и нашел там другие голоса, другие места и другие реалии — из своего прошлого. Повисло молчание, пока он был погружен в воспоминания, и когда, наконец, он заговорил, то внешне был спокоен и безмятежен.

— Грандлендлорд, я останусь в гонках до конца, не вижу особого смысла излагать причины такого решения. Однако я должен предупредить вас сейчас, что если я первым переступлю финишную черту Великого Эллипса, то должен буду отказаться от звания победителя. Я уступлю первое место следующему участнику, кто ступит на землю Тольца.

— Это все детские капризы. Я не воспринимаю их серьезно.

— Воспринимайте, как хотите. Я сообщил вам свое решение.

— Должен ли я тебе напомнить, что это не только твое дело? На карту поставлено больше, чем твоя драгоценная совесть. Хотя бы на секунду забудь о своих эгоистичных пристрастиях. Здесь речь идет о гордости грейслендского народа, и мне отвратительно слышать от Сторнзофа речи о компромиссе. Я не буду слушать подобные речи.

— Тогда я оставлю вас, грандлендлорд.

— Тебя никто не освобождал от твоих обязанностей. Ты забыл, с кем говоришь, я думаю.

— Я ничего не забыл. В противном случае меня бы сегодняшним вечером здесь не было.

— Хорошо. Тогда давай внесем ясность. Как глава Дома Сторнзофов, я приказываю тебе выполнить свой долг. Ты завершишь эти смехотворные гонки, приложишь все свои усилия и выиграешь, ты с достоинством примешь победу во славу Грейсленда. Ты также примешь приглашение гецианского монарха на аудиенцию, о которой мы поговорим чуть позже. Надеюсь, я ясно изложил свои требования.

— Я должен отказаться.

— Вопрос не подлежит обсуждению. Ты получил приказ, и слова здесь более не уместны.

— Я поставил вас в известность о моих намерениях, и вы правы, слова здесь более не уместны.

— Я думаю, что ты не расслышал, что я сказал. Я приказываю тебе служить своему Дому, своему императору и своему народу. Ты не можешь утверждать, что существуют более высокие приоритеты.

— Я могу, — после короткой паузы ответил Каслер, — и буду.

— Тогда нездоровая атмосфера монастыря на Ледяном мысе превратила кровь Сторнзофа в сыворотку. Ты — слабовольный трус и дурак.

— Я — гражданин Грейсленда, который понял, что империи грозит крах, так как она основана на варварстве и безумной безнравственности таких людей, как вы, грандлендлорд.

— О, я вижу, ты хуже слабака и дурака, ты — изменник.

— Вы слишком далеко заходите. Я старался выказывать вам уважение, но я не буду терпеть подобные оскорбления.

— Тогда докажи, что ты их не заслуживаешь.

— Мне ничего не надо доказывать. Я не ищу вашего одобрения.

— Да неужели? Тогда получи мое неодобрение, — привстав с кушетки, Торвид выплеснул содержимое своего бокала в лицо племяннику.

Каслер поднялся.

— Грандлендлорд, я прощаюсь с вами, — сказал он вежливо и вышел.

XXIII

Ее поезд прибыл на вокзал Лиссильд в Ли Фолезе на семь минут раньше расписания, но Лизелл не могла оценить такой подарок. Все ее мысли остались в Уолктреце, перед глазами стоял Гирайз в'Ализанте, парализованный и беспомощный, в этой гнусной подсобке. И она бросила его в таком месте, в чужой стране. А сама ушла, нет — рысью побежала за своим счастьем. Конечно, он сам подталкивал ее к этому, и его аргументы были вполне весомы. Но она не могла простить себе, что так легко дала себя уговорить.

Конечно, она бы не помогла ему, если бы осталась. Она не врач, здесь она ничего не могла сделать. Но, возможно, ее присутствие вселяло бы в него бодрость духа. Да нет же, напомнила она себе, он искренне хотел, чтобы она завершила гонки, он просто настаивал на этом.

Как бы она хотела убедить себя.

Поезд остановился. Она вышла на платформу и далее на освещенную фонарями улицу. Там она быстро разыскала фиакр, чтобы доехать до ближайшей конюшни. Фиакр быстро катил в туманных сумерках рассвета, а она сидела, ломая руки и совершенно не замечая красот города.