Великий Эллипс

— Вот и прозвучал заключительный аккорд. На этой счастливой ноте я и удаляюсь. Племянник, я желаю, чтобы путешествие проходило без заминок и неприятностей. Так оно и будет, если ты сам себе поможешь. Присмотрись повнимательнее к своим соперникам. Вне всякого сомнения, некоторые из них являются агентами своего любимого правительства, и в таком случае нанесение упреждающего удара поможет тебе достичь своей цели. Процесс запущен, и рычаги управления я оставляю в твоих руках. Когда мы вновь встретимся в Юмо, ты мне расскажешь, что ты делал.

— Все ясно. Прощайте, грандлендлорд.

Торвид развернулся и пошел прочь. Прямая как шест фигура быстро исчезла из виду. Каслер Сторнзоф стоял не двигаясь, ошеломленный тем, с какой быстротой и неожиданностью удалился его дядя. Впервые с начала гонок он был полностью свободен от всепроникающего присутствия Торвида, и это — свобода на несколько дней или даже недель. Он почувствовал, как невидимый стальной обруч, стискивающий его виски, разжался. Странное, почти забытое чувство свободы разрасталось в нем, наполняя новым приливом жизненной энергии и удовлетворения, той свободы, которую он не знал со времен Ледяного Мыса. Кто-то агрессивно толкнул его локтем, и на него обрушилась сердитая энорвийская тирада, совершенно непонятная, но, по всем признакам, она содержала одни проклятия. Но он почти не слышал ее. Глубоко вдохнув морской, пахнущий свежестью воздух, он наслаждался моментом, несмотря на физически осязаемую ненависть, кипящую вокруг него.

Мулы тащились медленно. Казалось, что колеса телеги едва вращаются. И ничего поделать с этим было нельзя, такими уж природа создала мулов. Полцарства отдала бы она за хорошую коляску. Лизелл заерзала на сиденье, бросая по сторонам нетерпеливые взгляды. Пешеходы, повозки, запряженные ослами и мискинами, наводняли улицу, но ни одного кэба или фиакра не попадалось ей на глаза. Не могли же Фестинетти отогнать их все. Может быть, «стревьо» — это загадочное слово, которое упоминал ее возница — означает какую-нибудь болезнь лошадей?

Повозка с трудом лавировала по пыльной улице, полной солнечного света и оглушающего шума. По улице гулял тугой смерч разнообразных запахов, главенствовал среди них острый запах чеснока, который добавляли в гровипул — знаменитое энорвийское жаркое из смеси каракатицы, серебристого дарц и еще каких-то местных моллюсков. У Лизелл от запахов защекотало в носу, а в желудке заурчало. Она не ела с самого утра и изнывала от голода, но надо потерпеть. Скоро она будет в поезде, везущем ее на восток, в Бизак, а в поезде ее ждет вагон-ресторан, удобное кресло и, наверное, роскошное спальное купе, поскольку энорвийцы славились своим пристрастием к личному комфорту.

Если ей повезет с расписанием, то она, может быть, даже выиграет у своих соперников несколько часов времени.

Конечно же, за исключением Сторнзофа и Фестинетти.

Улицы проплывали у нее перед глазами с флегматичной неторопливостью везущих ее мулов, а ее решительность росла и набирала силу вместе с ее нетерпением и голодом. Если бы она говорила по-энорвийски, она бы упросила возницу посвистеть немного кнутом, глядишь, помогло бы. Но она не знала языка и сидела, беспокойно ерзая, но не открывая рта.

Проспект уперся в большую площадь. Прямо впереди возвышалось массивное здание из белого камня с крышей, покрытой черепицей темно-кирпичного цвета. Возница остановился.

— Фериньелло, — объявил он.

Будем надеяться, это и есть вокзал. Но что это за люди толпятся там перед входом? Их там не менее двух сотен, ко входу не подойти, по всем признакам они не просто собрались здесь, это не случайное сборище. Люди — по виду обычные рабочие, солидные — стояли ровными шеренгами, похожими на военные, вытянувшимися вдоль всего здания. Многие держали плакаты, на которых было что-то написано большими буквами по-энорвийски, что — она не могла понять. Они не то пели, не то что-то скандировали, слова были непонятны, не требовательные интонации — очевидны.

— Что? — спросила Лизелл.

— Фериньелло, — пояснил возница.

— Люди. Там. Люди. Они делают?

— Стревьо.

— Что стревьо?

Он затараторил на плохом лантийском, она ничего не понимала, подняла вверх руку, и словесный поток ослаб.

— Железнодорожники остановили работать. Хотят деньги. Больше денег, или поезда не ходят. Стревьо.

— Вы говорите, что энорвийские железнодорожники объявили забастовку? — поняла Лизелл. — У них есть на это право? И правительство не вмешивается? — На нее смотрели ничего не понимающие глаза возницы, и она догадалась, что перешла на вонарский. — Стревьо — это поезда не едут? — исправилась она, заговорив на понятном ему языке.

— Поезда не едут, — согласился с ней возница.

— Путешественники делать что?

Возница пожал плечами:

— Фериньелло, — развел он руками, и все было понятно. Он выполнил свою миссию, и ему хотелось отправиться по своим делам.