Великий герцог Мекленбурга

Жилище земского старосты, где и расположили раненого иеромонаха, было хотя и невелико, но и не сказать чтобы совсем мало. Еще не терем, но уже и не изба. Во дворе нас никто, как положено, не встретил, что дало повод Аниките еще больше рассвирепеть и схватиться-таки за плеть. Пока он искал, куда бы приложить свой инструмент, я скользнул внутрь и тихо, насколько это позволяли ботфорты, подошел к горнице, где лежал страждущий. Внутри с ним кто-то был, и до меня донеслись обрывки разговора.

– Не пойму я тебя, батюшка, что за дело тебе до однорукого и его внучек.

– А тебе не надо ничего понимать – делай то, что тебе велено, да помалкивай!

– Да я-то сделаю, только какое такое воровство от них может случиться? Старик-калека да вдова с двумя дочками. Никакой шкоды от них николи не бывало, разве муж ее покойный кого в лавке обвесит, так то…

Некстати скрипнувшая под ногой половица заставила говоривших замолчать, а я, чертыхнувшись про себя, нарочито громко топая, зашел в горницу и обратился к лежащему в постели иеромонаху:

– Как ты себя чувствуешь, святой отец?

– Благодарствую, князь, на добром слове, слава Господу, немного лучше.

– Аминь! Ну что же, хорошо, коли так. Вот тебе фляга моя, пусть тебе из нее рану моют да чистыми тряпицами перевязывают. Бог даст, затянутся твои раны, может, еще и встретимся.

– А ты, князь, уезжаешь разве?

– Да. Нечего мне тут делать. Двор, где я останавливался, сгорел совсем, да и дела у меня…

– Совсем сгорел?

– Почти, только однорукий да дочка его и остались, да и те вроде ума лишились из-за своих.

– Из-за своих?

– Так девочки их то ли в дыму угорели, то ли в том амбаре от татей прятались, что дотла сгорел.

– Горе-то какое, Господи…

– Вот-вот. Ой, Еремей Силыч, забыл совсем, тебя там боярин Вельяминов чего-то ищет.

– А зачем я ему? – спросил староста, подозрительно глядя на меня.

– Так а я почем знаю? – удивился я с самым искренним видом. – Дело, говорит, у него до тебя.

Староста с озабоченным видом вышел вон, а я тем временем прощался с иеромонахом, давая ему последние наставления по поводу его раны. Снаружи послышался истошный крик:

– Помилуй, боярин!

И засвистели плети. Отец Мелентий прислушался и спросил:

– За непочтительность?

Я в ответ лишь развел руками – дескать, что я могу, порядок такой. На что иеромонах только вздохнул.

– За непочтительность надо!

Выйдя во двор, я нашел экзекуцию уже законченной, а Аникиту – строго выговаривающим охающему старосте:

– Будешь знать, как князьям перечить! Теперь проси у князя прощения за невежество свое да благодари за науку!

– Что, поговорили? – спросил я, усмехнувшись, у Аникиты. – Тогда собирай своих и, не мешкая, в путь, пора нам.

Вскочив на коней, наше воинство тронулось прочь из Железного Устюга. Местные жители нам вслед не махали, впрочем, не осыпали и проклятиями. И лишь городские мальчишки какое-то время бежали следом, провожая нас. Когда город совсем скрылся из виду, к нам из леса выехали трое моих драбантов, сопровождая телегу, в которой сидел однорукий Лука со всем семейством.

– Ты что, их всех забрал? – немного удивленно спросил я у Казимира.

– Так добром они Марьюшку не отдавали, а приказа рубить не было, – отвечал мне бывший лисовчик с самым невинным видом.

– Много ли народу видело, как их вывозили?

– Нет, ваше высочество, я велел их рогожей накрыть, так что никто их не видал.

– Пожалуй, ты все правильно сделал.

Семейство бывшего кузнеца тем временем с тревогою следило за нашим разговором, как видно, гадая о своей дальнейшей судьбе. И только Маша довольно улыбалась, глядя на меня лучистыми глазенками, совершенно ни о чем не заботясь. Неподдельная радость маленькой девочки передалась мне, и я улыбнулся ей в ответ.

– Здравствуй, Марьюшка, ты скучала по мне? – обратился я к девочке.

– Скучала, – ответила она и тут же спросила: – А ты привез мне гостинец?

– А как же, и тебе, и Глаше, и матушке вашей с дедом. Только сейчас недосуг, а как встанем на привал, так я вам их и отдам. Хорошо?

– Нужен мне твой гостинец, черт ты заморский! – пробурчал на мои слова старик.

– Не скрипи, старинушка, – усмехнулся я, – житья бы вам в Устюжне все одно не дали бы, и ты, поди, знаешь почему. А так увезу вас в Москву да к делу пристрою – глядишь, и проживете.

– Что-то ты больно добрый.

– Что есть, то есть!

Когда мы вернулись в Москву, уже изрядно похолодало и зарядили дожди. Последние версты были сущим мучением, но близившаяся цель нашего путешествия придавала нам сил. Стрельцы, караулившие заставу, поначалу не хотели выходить и убирать рогатки, но взбеленившийся Вельяминов так кричал и грозил им всякими карами, что его признали. Кто-то из караульных сбегал за Анисимом, благо тот, по счастью, был недалеко, а уж он распорядился запустить наше бравое, хоть и изрядно промокшее, воинство.

– Это хорошо, что ты, князь, вернулся, – торопливо рассказывал он, намокая вместе с нами под дождем. – Сегодня переговоры с ляхами были, договорились, что они всех русских отпустят, какие есть в Кремле.

– Это пленных, что ли?