Великий герцог Мекленбурга

Хоронили Настю на следующее утро. Я не захотел никакой пышности, и при погребении присутствовали только мои ближники и Ксения. Я хотел было еще раз поговорить с ней о ее намерении вернуться в монастырь, надеясь отговорить, но она пришла на похороны в иноческой одежде. Взглянув ей в глаза, я все понял и внутренне согласился с ее выбором. Аникита с того момента, как увидел Ксению, все порывался поговорить со мной, но я ни минуты не оставался один, а он не хотел никого посвящать в свои сомнения. Старенький попик прочитал приличествующие случаю молитвы и, получив весьма щедрое вознаграждение, удалился, не переставая кланяться. Дождавшись, когда на могиле вырос холмик земли с крестом, я направился к своему коню и, вскочив в седло, обернулся к Вельяминову и Рюмину.

– Аникита, после поминок возьмешь Ксению и отвезешь в обитель. Да, я знаю, кто она!

– А ты, Клим, поедешь с ним и сделаешь вклад побогаче, деньгами или еще чем, а матушке игуменье намекнешь, чтобы инокиню Ольгу не притесняли.

Но до поминок надо было сделать еще одно дело, а именно – покончить с Золтаном. Первой мыслью было закопать его живьем в ту же могилу, что и убитую им Настю, однако мысль, что эта погань будет лежать рядом с ней, привела меня в содрогание. Забить палками, прогнав сквозь строй? Четвертовать? Посадить на кол? Мысли одна кровожаднее другой посещали меня в предшествующую ночь, но ничего достойного содеянному не приходило мне в голову. Ничего так и не решив для себя, я зашел в башню, игравшую роль тюрьмы, и едва не остолбенел от увиденного.

У приговоренного к смерти в камере находился отец Тео и явно давал этому мерзавцу последнее утешение. Не знаю, что именно сказал ему священник, но, судя по лицу, Золтан определенно надеялся, что покаяние не позволит пропасть его заблудшей душе.

– Святой отец, а что вы здесь делаете?

– Я пришел исповедовать моего духовного сына, чтобы приготовить его к жизни вечной, – отвечал мне священник.

– Это как раз понятно, но какой мерзавец пустил вас сюда?

– Побойтесь Бога, сын мой, кто может отказать приговоренному, желающему покаяться перед казнью?

– То есть он вам рассказал сейчас о том, что, движимый похотью, убил беременную женщину и лишь по счастливой случайности не успел осквернить ее тело, а вы отпустили ему грехи. И теперь этот негодяй искренне надеется избежать геенны огненной. Я ничего не перепутал?

– Сын мой…

– Я, черт бы вас побрал, не ваш сын! Я вообще, к счастью, не принадлежу к вашей церкви!

– Ваше высочество, – вступил вдруг в разговор Енеке, – я исповедался в своих грехах и очистил душу. Теперь делайте со мной что хотите, я ко всему готов. Я совершил немало дурных поступков, и убийство этой еретички не самый большой мой грех…

Не знаю, чего мне стоило не задушить этого мерзавца собственными руками, но каким-то чудом удалось сдержаться. Наконец выдохнув, я обратился к отцу Тео:

– Падре, так Господь может простить любые прегрешения?

– Именно так, сын мой. Разве что самоубийство, но в данном случае…

– Спасибо, святой отец, вы мне очень помогли.

Мои наемники и драбанты были построены перед небольшим помостом с виселицей. Фон Гершов по моему знаку выехал вперед и прочитал приговор. Золтан Енеке изменил своему нанимателю и поднял руку на людей своего господина, за что приговаривается к смертной казни через повешение. Под барабанную дробь бывшие товарищи Золтана во главе с Куртом подтащили его к виселице и, поставив ногами на перевернутый котел, затянули на шее петлю. На лице приговоренного было почти облегчение – очевидно, он ждал чего-то более жестокого, а повешение не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Вновь раздалась дробь, но внезапно я взошел на помост и, подняв руку, остановил барабанщиков.

– Золтан Енеке! Я прощаю тебе измену и оскорбления, которые ты нанес мне. Теперь ты волен идти куда хочешь или оставаться на этом месте вечно! Тебе решать, а я тебя отпускаю.

В воздухе повисла тишина, поскольку никто не ожидал подобной развязки. Наконец кто-то из бывших товарищей Енеке сделал шаг к нему, намереваясь помочь освободиться от петли, но я преградил ему путь.

– Назад! Енеке свободен и волен делать что хочет! Хочет стоять на котле – пусть стоит, хочет идти – пусть идет. Но пусть никто не смеет ему ни в чем помогать, если, конечно, не хочет занять это место.

На лице помилованного тем временем менялось одно выражение за другим. Сначала недоумение, потом радость. Потом вновь недоумение и, наконец, осознание случившегося и ужас. Переступая босыми ногами по скользкому котлу, он попытался что-то сказать, но, не удержавшись, скользнул вниз и, пытаясь вскарабкаться на котел обратно, сам выбил его у себя из-под ног. Еще некоторое время, отчаянно вращая глазами и хрипя при этом, извивался он в петле, пока наконец не затих. Над строем тем временем царила мертвая тишина. Все слышали, как я помиловал Енеке, и видели, как он сам выбил из-под ног свою шаткую опору, и были под впечатлением от происшедшего у них на глазах.