Великий герцог Мекленбурга

– А Новгород? – подал голос кто-то из-за спины боярина Шереметева.

– Если Карл Филип станет русским царем, то его брату не будет нужды удерживать ни Новгород, ни иные какие земли. Если же не станет, то, скорее всего, вы будете с ним воевать. Что для вас лучше – думайте сами, а я все сказал.

– Мы поняли тебя, князь, а ответ дадим завтра, – отозвался Пожарский.

Еще раз поклонившись, я собирался выйти, но в круг неожиданно вышел Аникита Вельяминов. Поклонившись во все стороны, он, пользуясь общим замешательством, начал говорить:

– Вот что я вам скажу, люди! Королевич Карл Филип может и всем хорош быть, а может и не очень. Мы его не видали, и каков он, знать не знаем! Однако есть человек, которого мы не только знаем, но и в бою видели, и во всяком ином деле. Я сейчас о тебе, князь Иван Жигимонтович! Роду ты знатного и со многими европейскими королями в родстве! Обиды русским людям от тебя николи не бывало, а многим ты, напротив, помог. Вдов и сирот утешал, храмам святыни возвращал, про то многие ведают, а я так и сам видел. Потому слово мое такое: если и выбирать кого из иноземных государей – то лучше тебя не найти!

Выходка Аникиты вызвала некоторое оцепенение среди присутствующих, но затем боярин Салтыков ехидным голосом с места громко заявил:

– Не должон ты, Никитка, по худости рода раньше других царей выкликивать. Получше тебя есть люди на Москве.

– Зато мне Тушинский вор да Жигимонт польский вотчин не жаловали, – не остался в долгу Вельяминов.

Среди присутствующих немедля поднялся гвалт. Уж очень много претензий друг к другу накопили присутствующие за последние годы. Некоторые от криков уже собирались переходить к делу, засучивая рукава, но Пожарский резко поднялся и, стукнув посохом, потребовал тишины. Пока он успокаивал собравшихся, я, покачав головой, вышел из собора, слыша, как за моей спиной Дмитрий Михайлович говорит писцам, ведущим протокол: «А вы запишите, что Вельяминов сказал».

Едва я вышел, меня обступили собравшиеся и стали с надеждой спрашивать, что же решили на соборе.

– Да ничего пока не решили, – пожимал я плечами в ответ, – молятся вот, чтобы Господь их, значит, вразумил. И вы бы помолились, что ли, а то мало ли чего они там нарешают!

Из Кремля я отправился домой – так я называл свой острог. На то, что принца Карла Филипа выберут царем, особой надежды у меня не было. Да, среди бояр было немало его сторонников, однако немало и противников. Но вот среди духовенства и простого народа любой иноземец почитался если не чертом, то его близким родственником. Меня, несмотря на все мои заслуги, скорее терпели, чем любили. Другое дело, что у Романовых тоже особых сторонников не наблюдалось. Агитировавший за него Шереметев больших успехов среди участников собора не добился. Делегаты резонно отвечали ему, что уж коли Михаил хочет стать царем, так пусть прибудет на собор и покажется людям. Показать стеснительного и немного неказистого Мишу собору было, разумеется, не самой лучшей идеей, так что Шереметев вертелся как уж на сковородке, отговариваясь тем, что молодой Романов, будучи в тоске по плененному отцу своему, пребывает постоянно в молитвах. Все другие претенденты на престол из русских были по самое не могу заляпаны сотрудничеством с поляками, самозванцами и Семибоярщиной. Конечно, делегаты заранее решили, что никто никому мстить и карать за былое не будет, но, как говорится, ложечки нашлись, а осадок остался.

Еще одним фактором нестабильности были казаки. Хорошо вооруженные и сплоченные, они были реальной силой, которой мало кто мог противостоять. Стрельцы были слишком малочисленны, дворяне и бояре разрозненны, не говоря уж о горожанах и представителях крестьянства. В принципе казаки вполне могли настоять на своем кандидате, но, к счастью, никак не могли договориться о том, кто им будет. Часть казаков поддерживала руководителя первого ополчения князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого. Другие же склонялись к Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому. Последний, впрочем, вскоре отказался от претензий на московский престол. Была довольно большая группировка, желавшая видеть царем Михаила Романова, и совсем уж неожиданно среди казаков появились посланники Заруцкого, агитировавшие поддержать претензии Марины Мнишек и ее неизвестно от кого прижитого сына Ивана Дмитриевича, прозванного в народе воренком. Пока казаки еще не пришли к единому мнению, но было ясно – как только они смогут договориться, справиться с ними будет совсем непросто.

Бояре в тщетной надежде, что казаки, поиздержавшись, уедут из Москвы, пытались, как могли, затянуть избрание царя, но такое положение не могло сохраняться долго. Как ни странно, казачья угроза была на руку мне. После того как к моему регименту присоединились немецкие наемники из гарнизона Кремля, у меня был самый большой и хорошо организованный отряд среди ополченцев. Так что одно его наличие было изрядным противовесом против казачьей вольницы, а потому проблем со снабжением и уплатой жалованья у меня пока не было.