Великий герцог Мекленбурга

Всю свою прежнюю жизнь я был если не атеистом, то близко к этому. Так меня воспитывали и в семье, и в школе. Я был октябренком, затем пионером, потом вступил в комсомол. Не потому что был так уж уверен в истинности марксизма, просто так было заведено. Потом, когда стали открываться церкви, я увидел, как в них начали, сначала стесняясь, а потом все более уверенно ходить люди. По телевизору показывали психотерапевтов, заряжающих кремы и воду, а бывший преподаватель диамата[21] с восторгом рассказывал, как ему полегчало после похода к другому шарлатану, собиравшему людей на стадионах. Изо всех щелей повылезали какие-то секты, проповедники, адепты. Я всегда старался держаться подальше от подобных вещей, полагая внезапно уверовавших немного неадекватными. Но, очутившись в семнадцатом веке, волей-неволей начал наталкиваться на мысли о том, что все в этом мире не просто так. Как ни крути, в моем положении трудно оставаться атеистом, поскольку, хотя ко мне и не являлись ангелы господни или их рогатые антиподы, легенда о переселении душ уж точно не врет! А иначе все вокруг происходящее – не что иное, как глюк, пришедший в гости к пациенту психоневрологического диспансера.

Так, размышляя о вечном, я трясся на спине лошади, пока лисовчики не решили, что пора сделать привал. Меня стащили с лошади и усадили на землю. Между прочим, времени прошло довольно много, а организм у меня молодой! С одной стороны, зверски хотелось есть, с другой – мочевой пузырь навязчиво намекал, что его давно пора опорожнить. И то и другое пленнику со связанными конечностями проделать довольно трудно, а моим похитителям облегчить мне жизнь и в голову не приходило. Надо было что-то решать, и я в первый раз подал голос.

– Развяжи меня, – сказал я одному из слуг.

– Еще чего! – ответил пахолик[22].

– Если ты, быдло, хочешь стирать мне портки, то так и скажи. Я тебя обеспечу такой работой, но я человек благородный и пахнуть дерьмом не желаю, поэтому либо развяжи меня сам, либо спроси дозволения у своего хозяина.

Мои доводы показались ему основательными, и он по-быстрому сбегал к хозяину и, получив разрешение, освободил меня от пут. Некоторое время я растирал затекшие запястья, а потом отправился в кусты. Контролировали меня при этом не менее шести вооруженных человек.

Тем временем прочие слуги развели огонь и занялись приготовлением пищи. В воздухе запахло съестным, и у пленного герцога засосало под ложечкой. Морить голодом похитители его не стали, и он, как и все, получил лепешку и кусок запеченного мяса.

Поглощая немудреную пищу, я наблюдал за бытом лисовчиков. В отличие от того, что я имел возможность наблюдать у поляков раньше, его можно было назвать аскетическим. Никаких шатров, роскоши, многочисленных слуг. Вместо великолепных коней, которыми славилась польская кавалерия, – низкорослые выносливые лошадки. Практически ни у кого нет лат, максимум кольчуга, вместо пистолетов луки, пожитки во вьюках на заводных лошадях. Вместе с тем чувствуется, что рубаки знатные, палец в рот не клади. Общаются между собой как равные, по-товарищески, хотя это не редкость. И язык немного странный, вроде какой-то польский диалект, хотя понятно – лисовчики ведь в основном литвины, и говор должен отличаться.

– Вас покормили, ясновельможный герцог? – вновь обратился ко мне давешний шляхтич.

– Во-первых, обращайтесь ко мне «ваше королевское высочество», – ответил я ему тусклым голосом. – Во-вторых, кто?

– Кто я? – переспросил лисовчик. – О, прошу прощения, меня зовут Анжей Казимир Муха-Михальский, шляхтич герба…

– Я спросил – кто вас послал? – перебил я его довольно невежливо.

– Меня никто не может послать! – запальчиво воскликнул шляхтич. – Я древнего рода и…

– Очень рад за вас, пан Муха. Но я вас не знаю, стало быть, вам не должно быть до меня никакого дела. Однако вы, бросив все, отправляетесь к черту на кулички, чтобы захватить меня. Поздравляю, вам это удалось, но вряд ли это все потому, что вы хотели познакомиться со мной. Я хочу знать, кто настолько могущественен или богат, чтобы отправить за мной лисовчиков.

– У вас, пан герцог, будет возможность узнать это, – скрипнул зубами Муха-Михальский.

Тут к шляхтичу подошел один из его товарищей и стал что-то шептать на ухо. Тот слушал его, становясь на глазах все серьезнее и иногда поглядывая на меня с довольно неприязненным видом. Похоже, что-то случилось, и мое сердце забилось сильнее от предчувствия чего-то хорошего. Я делано отвернулся от пана Мухи и присел на ствол поваленного дерева, навострив уши. Увы, я мало что понял из услышанного, кроме сказанного в сердцах паном Анжеем «мекленбургские черти».