Великий Гэтсби

– Иногда он становится очень сентиментальным, – объяснил Гэтсби. – Сегодня на него нашла ностальгия. Он достаточно известная в Нью-Йорке фигура – в некотором роде бродвейская знаменитость.

– Он что, актер?

– Нет.

– Зубной врач?

– Мейер Вольфсхайм? Нет, он игрок и букмекер. – Гэтсби задумался, словно что-то взвешивая, а потом добавил ледяным тоном: – Это именно он приложил руку к скандалу с «Мировой серией» в 1919 году.

– К скандалу с «Мировой серией»? – остолбенело повторил я.

Его слова повергли меня в шок. Я, конечно, помнил, что в 1919 году результаты игр «Мировой серии» стали итогом череды договорных матчей, но тогда я думал, что все это произошло как бы само по себе и венчало собой целую цепь событий. Мне бы и в голову не пришло, что один-единственный субъект мог обвести вокруг пальца пятьдесят миллионов человек с целеустремленностью взломщика, вскрывшего сейф.

– Как ему это удалось? – спросил я после минутной паузы.

– Он просто воспользовался представившейся возможностью.

– Почему же он не в тюрьме?

– Не было веских доказательств, старина. Он очень хитер и изворотлив.

Я настоял на том, чтобы заплатить по счету. Когда официант принес сдачу, я заметил Тома Бьюкенена в противоположном конце переполненного зала.

– Пойдемте со мной на минутку, – попросил я Гэтсби. – Мне надо кое с кем поздороваться.

Увидев нас, Том вскочил из-за стола и двинулся нам навстречу.

– Ты куда запропастился? – с жаром спросил он. – Дейзи просто вне себя, ведь ты даже не звонишь!

– Позвольте представить… Мистер Гэтсби… Мистер Бьюкенен…

Они обменялись дежурным рукопожатием, и лицо Гэтсби приняло неведомое мне напряженно-смущенное выражение.

– Как жизнь, как дела? – не унимался Том. – Каким ветром тебя сюда занесло?

– Я здесь обедал с мистером Гэтсби.

Я повернулся к мистеру Гэтсби, но тот как сквозь землю провалился.

Как-то раз, в октябре тысяча девятьсот семнадцатого года (начала свой рассказ Джордан Бейкер ближе к вечеру того же дня, сидя подчеркнуто прямо на стуле с прямой спинкой в чайном павильоне отеля «Плаза»), я просто так бродила по городу, то и дело сворачивая с тротуаров на газон и обратно. На газоне мне нравилось больше, поскольку на мне были английские туфли с резиновыми шипованными подошвами, которые упруго вминались в мягкую землю. В тот день я решила обновить клетчатую юбку, которая развевалась на ветру, и всякий раз, когда ветер парусил ее, все красно-бело-синие флаги на фасадах домов разворачивались и неодобрительно щелкали и трещали.

Дом Дейзи Фей выделялся среди других самым большим флагом и самой широкой лужайкой. Ей тогда было восемнадцать (она на два года старше меня), и ни одна девушка в Луисвилле не пользовалась таким потрясающим успехом, как она. Она одевалась во все белое и ездила в маленьком белом родстере; в их доме день-деньской звонил телефон, и восторженные молодые офицеры добивались привилегии провести вечер в ее обществе: «Когда угодно, хоть на часок!»

Когда я в то утро оказалась напротив ее дома, родстер стоял на обочине. В нем сидела Дейзи с каким-то лейтенантом, которого я раньше никогда не видела. Они были так поглощены друг другом, что она не заметила меня, пока я не подошла почти вплотную.

– Привет, Джордан, – неожиданно сказала она. – Подойди к нам, пожалуйста.

Я была польщена тем, что она заговорила первой, поскольку из всех девушек старше меня она мне импонировала больше всего. Она спросила, пойду ли я нынче в Красный Крест свертывать бинты. Я ответила, что да. Ну, тогда не могла бы я передать, что она не сможет прийти? Когда она говорила, офицер смотрел на нее таким взглядом, о каком любая девушка может только мечтать. Мне все это показалось очень романтичным, поэтому я и запомнила тот случай. Звали ее кавалера Джей Гэтсби, и после этого я не видела его четыре с лишним года – даже когда мы встретились с ним на Лонг-Айленде, мне и в голову не пришло, что это тот самый молодой офицер.

Это произошло в девятьсот семнадцатом. На следующий год у меня появились свои ухажеры, я начала участвовать в соревнованиях, так что с Дейзи мы виделись не очень часто. Она встречалась с молодыми людьми чуть постарше, если вообще с кем-либо встречалась. О ней ползли какие-то дикие слухи: будто бы мать застала ее, когда она зимним вечером укладывала чемодан, чтобы отправиться в Нью-Йорк и проститься с каким-то военным, отбывавшим на фронт в Европу. Никуда ее, разумеется, не пустили, но после этого она несколько недель вообще не разговаривала ни с кем из родни. С военными она больше не встречалась, а переключилась на близоруких молодых людей с плоскостопием, непригодных к армейской службе.