Великий Гэтсби

Так называемые апартаменты располагались на последнем этаже и представляли собой тесную гостиную, маленькую спальню и узкую ванную комнату. И без того крошечная гостиная была обставлена чересчур массивной для нее мебелью, а все диваны, кресла и кушетки имели гобеленовую обивку; куда ни бросишь взгляд — везде юные прелестницы резвятся на буколических холмах пасторальных садов Версаля. На единственной картине — даже не картине, а сильно увеличенной фотографии — было изображено нечто вроде курицы на угадывающейся за завесой тумана скале. И только на некотором удалении выяснялось, что курица эта — и не курица вовсе, а чепец, из-под которого пожилая леди взирает на вас с добродушной улыбкой. Старые номера «Таун Тэттл» лежали на столе вперемешку со скандальными журнальчиками, которые продаются на Бродвее из-под полы, и тут же — странного вида книжонка с неменее странным названием «Симон, которого прозвали Петером». Мальчик — лифтер с недовольной миной был отправлен за ящиком с соломой и молоком, вскоре он вернулся, присовокупив по собственной инициативе жестяную банку больших и твердых собачьих галет (одна из них потом уныло мокла в блюдечке с молоком до самого вечера). Тем временем Том открыл дверцу комода и извлек из него бутылку виски.

До такого состояния я напивался только дважды в жизни — причем второй раз именно в этот воскресный полдень. Все происходившее было сокрыто от меня как бы в полумраке, хотя в комнате было светло, по крайней мере, до начала девятого. Сидя на коленях у Тома, миссис Вильсон созывала по телефону гостей; потом закончились сигареты, и я отправился в ближайшую аптеку на углу. Когда я вернулся, они куда-то исчезли, поэтому я устроился в гостиной и прочитал главу из «Симона, которого прозвали Петером», ничего не поняв из прочитанного — то ли это была законченная чепуха, то ли виски оказался слишком крепким.

Как только Том и Миртл вернулись в гостиную (с миссис Вильсон мы перешли на «ты» после первого бокала), стали прибывать и первые гости.

Кэтрин, сестра Миртл, оказалась искушенной особой лет тридцати с изящной шапочкой коротко подстриженных густых волос рыжеватого оттенка и напудренным молочно — белым лицом. Ее выщипанные, а потом подведенные брови, лихо устремлялись вверх, но стремление натуры вернуться к первозданному виду придавало ее чертам некоторую незавершенность. Дюжина керамических браслетов украшала ее ухоженные руки, сопровождая каждое движение мелодичным аккомпанементом. Она вошла твердой уверенной поступью, окинув комнату испытующим хозяйским взглядом, как бы давая понять, что это, в первую очередь, ее собственный дом. Я даже спросил у нее об этом — в ответ она нарочито громко рассмеялась и с видимым удовольствием повторила вопрос вслух, и только потом сказала, что живет с подругой в отеле.

Мистер Мак — Ки из квартиры на нижнем этаже оказался блеклым женоподобным созданием. Было видно, он тщательно готовился к визиту, во всяком случае, гость был гладко выбрит, правда, второпях оставил на щеке клочок засохшей пены для бритья. Он почтительно приветствовал всех присутствующих, находя для каждого пару — тройку вежливых слов, например, мне он доверительно сообщил, что вхож в «артистические круги»; позже я узнал, что он зарабатывает на жизнь фотографией, а увеличенный фотопортрет матери миссис Вильсон, висящий на стене в гостиной, — дело его рук. Его супруга — томная красотка с визгливым голосом и, судя по всему, стервозным характером — с гордостью сообщила мне, что супруг сфотографировал ее ровно 127 раз с тех пор, как они поженились.

Миссис Вильсон успела в очередной раз переодеться — теперь она была одета в прекрасно сшитое платье из кремового шифона, шелестевшее так, словно кто-то постоянно подметал в комнате полы. Сменив платье, она и сама изменилась не только внешне, но и внутренне. Бьющая через край жизненная энергия, так поразившая меня в гараже, трансформировалась в надменность салонной львицы. Ее смех, жестикуляция и даже небрежно отпускаемые реплики с каждым мгновением становились все манернее, казалось, что ее прямо-таки разносит от спесивости. При этом пространство вокруг нее сжимается, пол под ногами разверзается, а ее, осиянную неземным светом, возносит к потолку клубящееся облачко гордыни.

— Э, милая моя, — подчеркнуто громко обратилась она к сестре, — да ведь они только и озабочены тем, как бы половчее сплутовать. Поверь мне, наши денежки не дают покоя этой публике. На прошлой неделе ко мне пришла одна такая мадам — сделать педикюр. Ты бы видела счет — можно подумать, что она вырезала мне аппендикс!

— А как зовут эту женщину? — спросила миссис Мак — Ки.

— Некая Эберхардт. Работает по вызовам и обслуживает клиентов на дому.

— Какое премилое на вас платье, — добавила миссис Мак — Ки. — Просто восхитительное!

Надменно подняв брови, миссис Вильсон не приняла комплимент.

— Ну, что вы, милочка, — пренебрежительно произнесла она. — Эта такое старье, я надеваю это платье, когда мне, знаете ли, нет никакого дела до того, как я выгляжу.