Великий Гэтсби

Долго не могли разыскать ее сестру — Кэтрин. Должно быть, в тот день она изменила своим привычкам и была безобразно пьяна, до полусмерти накачавшись ликером. Она слегка протрезвела по дороге, но была еще не в состоянии понять, что карета «скорой помощи» уже увезла Миртл во Флашинг. Когда же общими усилиями ей это втолковали, она сразу же упала в обморок, словно это было самым ужасным из всего, что произошло. Кто-то из местных — то ли по простоте душевной, то ли по природной глупости — усадил нетрезвую Кэтрин в машину и отвез во Флашинг для ночного бдения у тела усопшей.

Даже за полночь потоки соболезнующих и любопытствующих не уменьшались — люди все подходили и подходили; Джордж Вильсон по — прежнему сидел на диванчике и раскачивался из стороны в сторону — только уже не стенал. Вначале никто не догадался прикрыть дверь его офиса, и мало кто из визитеров удержался от соблазна поглазеть на безутешного вдовца. Потом кто-то сказал, что, мол, не по — людски это, и дверь закрыли. Михаэлис и несколько мужчин все время оставались рядом с ним — вначале их было четверо или пятеро, потом осталось двое или трое. Поздно ночью Михаэлис попросил какого-то совершенно постороннего человека посидеть с Вильсоном четверть часа, пока он сбегает сварить кофе. Потом вернулся и просидел с ним до самого рассвета.

Наверное, часа в три ночи Вильсон стал понемногу приходить в себя — и если не успокоился, то перестал бессвязно бормотать и стал рассказывать Михаэлису о желтой машине. Говорил, что доберется до ее хозяина, а потом вдруг вспомнил, как несколько месяцев тому назад Миртл вернулась домой с подбитым глазом и расквашенным носом. Должно быть, услышав свои собственные слова, он вдруг содрогнулся и опять начал раскачиваться из стороны в сторону и причитать: «О, Бо — ооже мой… Бо — ооже мой…» Михаэлис пытался как-нибудь отвлечь и успокоить несчастного.

— Джордж, сколько же лет вы с ней прожили? Да успокойся же ты… Вот так… Слышишь, Джордж, я говорю, сколько лет ты с ней прожил?..

— Двенадцать.

— А дети, Джордж? Да тихо ты… тихо… Ну, что ты в самом-то деле… Я говорю, дети у вас были?

Мясистые коричневые жуки с длинными усами и жесткими надкрыльями резво перебирали членистыми лапками, оставляя на пыльном полу глубокие борозды, искрившиеся как кильватерные струи в тусклом свете одинокой лампочки. Мимо проносились авто, и всякий раз Михаэлису казалось, что это та самая «машина — убийца». Ему ужасно не хотелось выходить в гараж, чтобы лишний раз не видеть верстак, на котором лежало изуродованное тело. Поэтому время от времени он поднимался и делал несколько шагов по тесной клетушке, именуемой офисом, так что к утру он мог бы пройти здесь и с завязанными глазами. Иногда он подходил к притихшему Вильсону и пытался его растормошить.

— Джордж, а в какую церковь вы ходили? Если давно не ходили, так это не беда… Хочешь, я позвоню? Утром придет священник, может, тебе станет полегче, а, Джордж?

— Я не хожу в церковь…

— Что ты? Разве ж можно?.. Надо бы ходить… Хотя бы в такие вот лихие времена… Раньше-то ты ходил? Небось, и венчались в церкви? Слышишь, Джордж… Эй, парень, венчались, говорю, в церкви?

— Так то когда было…

Вильсон перестал мерно раскачиваться, коротко отвечая на вопросы. На мгновение он успокоился, а потом в его тусклых глазах появилось прежнее выражение растерянности и озлобленности.

— Посмотри в ящике, — сказал он и кивнул в сторону стола.

— В каком ящике?

— В этом, в этом…

Михаэлис выдвинул верхний ящик письменного стола. Там лежал короткий поводок явно дорогой кожи с фигурными серебряными заклепками. Совершенно новый собачий поводок.

— Это? — спросил он.

Вильсон впился в него глазами и кивнул.

— Я нашел это вчера, днем. Она начала юлить, но я сразу же понял — что-то здесь не так.

— Думаешь, она кому-то его купила?

— А что тут думать… лежал на бюро… в папиросной бумаге…

Михаэлис не увидел в этом ничего странного и привел Вильсону дюжину причин, для чего ей мог понадобиться собачий поводок. Видимо, точно такие же или похожие пояснения давала в свое время Миртл, потому что Вильсон опять обхватил голову обеими руками и застонал: «О, Бо — ооже мой… Бо — ооже мой…» Михаэлис не знал, что ему и сказать, поэтому замолчал.

— После этого он ее и убил… — сказал Вильсон и надолго застыл с отвисшей челюстью.

— Кто он?

— Но я до него доберусь…

— Ты болен, Джордж, — сказал его приятель. — Тут еще навалилось всего… Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Тебе бы надо успокоиться да уснуть. Вон уже светает.

— Это он ее убил…

— Это был несчастный случай, Джордж.

Вильсон отрицательно покачал головой, глаза его сузились и превратились в две пронзительно сверкающие щелки, на губах зазмеилась угрожающая улыбка; он даже хмыкнул с превосходством всезнающего человека.

— Я знаю, — рассудительно начал он, — здесь многие считают меня безобидным тюфяком. Я-то и на самом деле не желал, да и не желаю никому зла, но скажу тебе, приятель, я попусту не болтаю и знаю, что говорю. Он сидел в той машине, а она выскочила что-то ему сказать, но он даже не притормозил. Вот так-то…