Великий Гэтсби

Никто не звонил, но лакей добросовестно прождал до четырех пополудни, еще не зная о том, что докладывать уже некому… Думаю, Гэтсби и сам понял, что никто и не собирался ему звонить в тот день, а, может быть, этот звонок и все с ним связанное уже перестало занимать его. Если все было именно так, то в последние мгновения своей жизни он не мог не понять, что рухнула та опора, на которой держался весь его уютный мир — мир юношеских мечтаний и грез. Его путеводными звездами были Вера, Надежда и Любовь, но рыцарю Святого Грааля пришлось заплатить слишком высокую цену за преданность… Над ним разверзались равнодушные небеса, безжалостное солнце опаляло тело и душу сквозь пожухлую листву, а он не переставал удивляться, как нелепо устроен мир, какими бесполезными могут быть розы и насколько тщетны попытки молодой травы укорениться на бесплодной и жестокой земле. Грубый овеществленный мир обрушивался на него и теснил робкие фантомы призрачной мечты, а из-за желтеющей листвы деревьев уже выдвигалось мрачное видение ночных кошмаров — пепельно — серый силуэт его жестокого палача и неправедного судьи…

Шофер — протеже Вольфсхайма — слышал выстрелы, но не обратил на них внимания, как он потом рассказывал полицейским. Словно предчувствуя что-то непоправимое, я бросился со станции на виллу. Видимо, моя взвинченность передалась окружающим, и, когда я бегом взбежал по ступенькам мраморной лестнице на, веранду, в доме поднялась паника. Молча, не сказав ни единого слова друг другу, я, шофер, садовник и дворец — кий ринулись к бассейну.

Зеркальная гладь была подернута легкой, почти невидимой рябью, и я машинально отметил слабые токи циркулирующей проточной воды. Редкие порывы беззаботного ветерка вздымали игрушечные волны, и на них неспешно покачивалась пневматическая новинка пляжного. сезона с безжизненно распластавшимся на нем телом. Надувной матрас зарывался носом в мелкую рябь, словно вонзающаяся в морскую плоть погребальная ладья, лавировал меж багровых островков опавшей листвы, кружился на месте, влекомый донными струями, и тогда на поверхности воды проступали мутные кроваво — красные круги.

Потом, когда мы несли Гэтсби к дому, садовник заметил в траве, чуть поодаль, скрюченное тело Вильсона. На инфернальную картину холокоста был нанесен последний кровавый мазок…

Глава IX

Сейчас, два года спустя, остаток того дня и ночи и события последующих двадцати четырех часов слились для меня в одну бесконечную вереницу обязательных в таких случаях процедур, беспрестанное мельтешение полисменов, фотографов и репортеров, сновавших взад и вперед по его вилле. Полицейское ограждение в виде натянутой веревки поперек главного въезда и грозного вида полисмен призваны были отпугивать излишне любопытных, но детвора быстро проведала, что можно безнаказанно просочиться через мой участок, так что в районе бассейна постоянно собирались пугливые стайки ребятни и группки более солидных зевак. Один из деловито прохаживавшихся по имению мужчин, — по всей видимости, детектив — склонился над телом Вильсона и лениво процедил: «Маньяк». Эта безапелляционная категоричность подвигла многие издания дать на следующий день заголовки примерно аналогичного содержания.

Большинство газетных репортажей представляли собой бред сумасшедшего, чудовищное нагромождение откровенной фальсификации с элементами достоверности, основанной на ровным счетом ничего незначащих мелочах, — наглые, кричащие и навязчивые статейки. Когда вездесущая пресса получила доступ к показаниям Михаэлиса, раскопав золотую жилу страсти, измены и ревности, я даже не сомневался, что под пером борзописцев вся эта история окрасится в пасквильно — эротические тона, лишь бы потрафить низменным интересам толпы. К счастью, Кэтрин, которой было что сказать по этому поводу, хранила достойное молчание. Проявив гражданское мужество, несгибаемый характер и изрядную силу воли, она глядела на коронера честными глазами из-под подведенных бровей и утверждала, что ее покойная сестра даже и не предполагала о существовании человека по имени Гэтсби, что двенадцать лет она была счастлива в браке со своим супругом и никогда — никогда не давала ни малейшего повода заподозрить ее в чем-нибудь предосудительном. Она настолько вошла в роль, что принималась время от времени рыдать, вытирая слезы надушенным носовым платочком, демонстрируя всем своим видом, будто светлую память о ее безвременно ушедшей сестре оскорбляют бестактные вопросы членов жюри. После ее пламенных речей и для упрощения судебного разбирательства были переквалифицированы и действия Джорджа Вильсона, как было записано в следственном акте, действовавшего в «состоянии аффекта». Всех это устраивало…