Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза

– Ска-ажите-ка на милость! Разве ты не обещал, что сочтешься со мной? А кто заплатит таксисту? – Он повернулся к водителю за подтверждением. – Ты слышал, как он сказал, что все будет по-честному? А насчет его дедули?

– А по сути, это только ты все гов’рил, – неосторожно пробубнил Энтони. – Но если придешь завтра, то…

Тут шофер такси высунулся из автомобиля и свирепо произнес:

– Ну-ка, врежь как следует этому дешевому ублюдку. Если бы он не был ханыгой, его бы не вышвырнули оттуда.

В ответ на это предложение кулак доброго самаритянина вылетел вперед наподобие тарана и отправил Энтони на каменное крыльцо многоквартирного дома, где он замер неподвижно, пока высокие здания раскачивались взад-вперед над его головой…

Спустя долгое время он очнулся и почувствовал, что вокруг стало гораздо холоднее. Он попытался шевельнуться, но его мышцы отказались подчиниться. Ему захотелось узнать, сколько времени, но когда он потянулся за часами, то обнаружил лишь пустоту в кармане. Его уста невольно изрекли древнюю фразу:

– Что за ночь!

Как ни странно, он был почти трезв. Не шевеля головой, он смотрел туда, где в середине неба на якоре стояла луна, проливавшая свет на Клермонт-авеню как на самое дно глубокой и неизведанной бездны. Не было ни звука, ни признака жизни, кроме непрерывного жужжания в его ушах, но секунду спустя Энтони сам нарушил тишину отчетливым и необычным звуком. Это был звук, который он неоднократно пытался изобразить в «Буль-Мише», когда сошелся лицом к лицу с Блокманом, – недвусмысленный звук ироничного смеха. Срываясь с его разорванных, кровоточащих губ, он был похож на жалкую отрыжку его души.

Три недели спустя судебные слушания подошли к концу. Катушка нескончаемой юридической волокиты, разворачивавшейся на протяжении четырех с половиной лет, вдруг размоталась и соскочила со шпинделя. С одной стороны остались Энтони и Глория, а с другой – Эдвард Шаттлуорт и целый взвод благоприобретателей, которые лжесвидетельствовали, лгали и в целом вели себя неблаговидно, в разной степени движимые алчностью и отчаянием. Однажды утром в марте Энтони проснулся с сознанием того, что вердикт будет вынесен сегодня в четыре часа дня, и при мысли об этом он встал и начал одеваться. К его крайней нервозности примешивался неоправданный оптимизм по поводу исхода дела. Он полагал, что решение суда низшей инстанции может быть пересмотрено, хотя бы из-за отрицательной реакции на реформы и реформаторов, недавно возобладавшей в обществе из-за чрезмерностей сухого закона. Но он больше рассчитывал на их личные претензии в адрес Шаттлуорта, чем на чисто юридические аспекты судебного слушания.

Одевшись, он налил себе порцию виски, а потом направился в комнату Глории, где обнаружил ее совершенно проснувшейся. Она целую неделю пролежала в постели, – потакая своему капризу, как воображал Энтони, – хотя врач сказал, что ее лучше не беспокоить.

– Доброе утро, – без улыбки пробормотала она. Ее глаза казались необычно большими и темными.

– Как ты себя чувствуешь? – через силу поинтересовался он. – Лучше?

– Да.

– Гораздо лучше?

– Да.

– У тебя хватит сил отправиться со мной на суд во второй половине дня?

Она кивнула.

– Да, я хочу этого. Дик вчера сказал, что, если будет хорошая погода, он приедет на своем автомобиле и возьмет меня на прогулку в Центральном парке… и смотри, какое солнце!

Энтони машинально выглянул из окна, потом опустился на кровать.

– Господи, как же я нервничаю! – воскликнул он.

– Пожалуйста, не сиди здесь, – быстро сказала она.

– Почему?

– От тебя пахнет виски. Я не могу этого вынести.

Он рассеянно встал и вышел из комнаты. Немного позже она позвала его и попросила принести немного картофельного салата и холодной курицы из кулинарной лавки.

В два часа дня к дому подъехал автомобиль Ричарда Кэрэмела; когда он позвонил, Энтони отвез Глорию вниз на лифте и вышел на тротуар вместе с ней. Она сказала кузену, как мило с его стороны, что он собирается покататься с ней.

– Не строй из себя простушку, – пренебрежительно отозвался Дик. – Это ерунда.

Но как ни удивительно, для него это было вовсе не ерундой. Ричард Кэрэмел прощал многих людей за многочисленные обиды. Но он так и не простил свою родственницу Глорию Гилберт за ее заявление, которое она сделала незадолго до своей свадьбы, семь лет назад. Она сказала, что даже не собиралась читать его книгу.

Ричард Кэрэмел запомнил это; он хорошо помнил об этом на протяжении семи лет.

– Когда мне ждать вашего возвращения? – спросил Энтони.

– Мы не вернемся, – ответила она. – Встретимся на суде, в четыре часа дня.

– Ладно, – пробормотал он. – Я приду.

Наверху он нашел письмо, ожидавшее его. Это было размноженное на мимеографе извещение, в снисходительно-развязном тоне убеждавшее «настоящих парней» отдать долг чести Американскому легиону. Он раздраженно швырнул письмо в мусорную корзину и сел, облокотившись на подоконник и невидящими глазами глядя на солнечную улицу.