Великий Гилельс

Но это постоянное противостояние выматывало великого пианиста, предназначение которого было отнюдь не в регулировании околомузыкальных подводных течений. Его уход из жюри почти совпал с потерей еще трех великих музыкантов в руководстве Конкурса Чайковского: в 1974 г. умер Давид Ойстрах, возглавлявший жюри пяти конкурсов скрипачей, в том же году был изгнан из СССР Мстислав Ростропович, бессменный председатель жюри виолончелистов, а в 1975 г. умер Дмитрий Шостакович, традиционно возглавлявший оргкомитет. Конкурс имени Чайковского стал постепенно затухать, и одной из существенных причин этого было растущее недоверие зарубежных конкурсантов к новому жюри.

Гилельс был чрезвычайно сдержан и молчалив, и о своих идеологических пристрастиях не распространялся. О его отношении к власти и советской идеологии в поздний период мы знаем от В. Воскобойникова, который пишет: «Он ненавидел советскую власть так, как мало кто из нас… Откровенно… обсуждал со мной мерзкую политику родного правительства»⁴⁷.

Из этого же источника мы узнаем, как над великим пианистом издевались советские официальные инстанции во время его зарубежных гастролей. Так, одна из лучших записей Гилельса (по его собственному мнению) – Третий концерт Рахманинова с Филадельфийским оркестром под управлением Ю. Орманди – была сделана в тяжелейших условиях. «Предложение о записи пришло уже во время гастролей, и пианист обратился по телефону в Москву за разрешением о продлении пребывания за границей. (В те годы существовала идиотская инструкция: никто из артистов не имел права проводить за рубежом более 90 дней в году). Мерзавцы из отдела зарубежных связей Министерства культуры стали издеваться над великим пианистом, и, вместо того чтобы отдыхать после концертов и работать перед записью, Эмиль вынужден был регулярно звонить в Москву в строго определенное время, чтобы убедить власти продлить ему гастроли. В конце концов разрешение пришло, запись была великолепно выполнена, а Орманди, зная о мытарствах Гилельса, после окончания работы наклонился к Гилельсу и перед всем оркестром поцеловал ему руку…»⁴⁸.

Можно также привести слова, сказанные Гилельсом Софье Хентовой по возвращении из одной из зарубежных поездок: «А мы живем, как эскимосы»⁴⁹. Наконец, Гилельс был верующим человеком – глубоко в себе, никак не афишируя, но об этом сейчас тоже уже достаточно много написано.

Так, Франц Мор, длительное время работавший главным настройщиком фирмы «Стейнвей и сыновья» в Нью‑Йорке, написал в сотрудничестве с Э. Шафер книгу «Моя жизнь рядом с великими пианистами», которая издана и по-русски издательством «Лайф Паблишерс Интернешнл». В книге имеется фрагмент, посвященный Гилельсу, в котором рассказывается о том, как Эмиль Григорьевич с благодарностью принял от Ф. Мора Библию на русском языке и посетил с ним церковь.

Кроме того, на портале Э. Гилельса, открывшемся в 2006 г. к его 90-летию, среди воспоминаний есть материал Г. Кимеклиса, в том числе такой фрагмент: «А потом… Потом – уже в 85-м – об этом трудно, невыносимо говорить – была панихида в Большом зале консерватории, гроб на высоком постаменте у сцены, которая еще хранила тепло его дыхания, и на которую он выходил в течение полувека. Еще позднее – после похорон – было скорбное застолье на квартире у Гилельса, где собрались самые близкие ему люди. Сраженная горем вдова Фаризет, женщина величайшего мужества и беспримерной выдержки, скупо роняла в стылую тишину такие же тихие и отрешенные слова о последних днях супруга, о Библии, за которой он заходил из больницы, о страшном и беззастенчивом звонке ночью из этой юдоли человеческой скорби – “О н умер”»…⁵⁰.

В. Воскобойников также пишет о том, что «…Ляля⁵¹ была очень религиозна и, по-видимому, приобщала мужа к вере; во всяком случае, бывая в Риме, Эмиль Григорьевич не пропускал ни одного воскресенья, чтобы не пойти на площадь Святого Петра и не принять благословения Папы Римского»⁵². На портале Гилельса есть его фотографии на аудиенции у Папы Римского⁵³.

Для того чтобы все это назвать «романом» Гилельса и советской власти, считать его придворным пианистом, нужно обладать большой и очень недоброжелательной по отношению к Гилельсу фантазией.

У Рихтера было иначе. Вначале, до наступления его громкой славы, он действительно бедствовал: и жить было негде, и арестовать его пытались за немецкую фамилию – у него тоже была неудобная национальность, хотя и другая. Его долго не выпускали на большую сцену – Нейгаузу пришлось буквально «проталкивать» своего ученика. Может быть, еще и этим объясняется панегирический тон Нейгауза по отношению к Рихтеру и несправедливое принижение им Гилельса: молодой Рихтер был обижаем властями, и Нейгауз его защищал, а «обласканность» Гилельса советскими властителями была Нейгаузу неприятна.