Великий Гилельс

Во всяком случае, поражает точность выполнения задуманного. Он мечтал стать знаменитым пианистом – и стал им; он знал, что бывают конкурсы, и что главный, Всесоюзный, когда-нибудь состоится не где-нибудь, а в Москве – и такой конкурс состоялся; что он, Эмиль Гилельс, получит на нем 1-ю премию – и получил; что он отправится в зарубежные турне – и отправился, объездив весь мир; он поставил на афише год своего шестнадцатилетия, видимо, узнав, что именно это считается «взрослостью»: 1932-й. Но взрослые, вероятно, сказали – тебе в начале 1932 года еще не исполнится 16 лет, тебя не допустят к конкурсу. И он подправил: 1933-й. Это время, когда для него наступало первое совершеннолетие. Именно на этот год он запланировал себе всесоюзную победу; именно это он потом на самом деле и совершил.

И, кроме демонстрации потрясающей интуиции (откуда ему диктовали? Не оттуда ли, откуда и «диктовали» музыку?) и явного очень раннего честолюбия, подкрепленного ясным умом и сильнейшим характером (все, что мальчик наметил в детстве – выполнил!), афиша вдребезги разбивает сказки об ограниченности его семьи, первого учителя, неразвитости его самого… Он уже в детстве знал Чакону Баха-Бузони; он тогда уже выделял «Аппассионату», видимо, чувствуя, что будет ее гениально играть; знал Симфонические этюды Шумана, которые пройдут через всю его жизнь, этюды Листа по Паганини… А многие ли в СССР в двадцатые годы знали «Виселицу» и «Токкату» Равеля, вообще подозревали о существовании этих пьес? Если родители были далеки от искусства, если Ткач, кроме этюдов, ничего не знал – откуда знал Эмиль? Кстати, «Виселица» из всего упомянутого в афише – единственное, чего он потом никогда играть не будет, по крайней мере, на сцене; это еще один довод в пользу того, что афиша вымышленная.

Не стоило бы, наверное, уже останавливаться на такой мелкой подробности, что он с детства, как следует из афиши, свободно писал по-украински… Но об этом нигде не упоминали. Подразумевалось только, что некоторые другие пианисты были полиглотами, но не Гилельс. Считалось, что он и за границей общался лишь с помощью переводчика. Только когда вышла книга Ф. Мора, вдруг оказалось, что Гилельс свободно владел немецким; далее, от В. Афанасьева, мы узнали, что он говорил по-английски. Вот теперь еще и украинский. Конечно, это естественно: он рос в этой среде; наверняка по этой же причине он знал идиш. Но – знал! И нигде ничего этого не показывал, не блистал при случае иноязычными фразами – просто говорил на том языке, на котором было нужно.

Это все – только один документ из множества. Биографию Гилельса мы постепенно начинаем узнавать только к его 90-летнему юбилею.

90-летию Гилельса был также посвящен фестиваль в г. Кольмаре (Германия), организатором которого выступил Владимир Спиваков и на котором играли Григорий Соколов, Валерий Афанасьев и другие замечательные музыканты; была создана выставка, посвященная Эмилю Григорьевичу, а въезжавших в город приветствовал огромный щит с портретом Гилельса.

Однако Кольмар, к сожалению, находится не в России. Открытие портала также стало возможным лишь благодаря тому, что Интернет-технологии имеют транснациональный характер, и существующие «мнения» внутри России не смогли здесь оказать запрещающего влияния. В том же, что такие запрещающие объективное освещение искусства Гилельса силы, и достаточно могущественные, существуют, нет уже никакого сомнения.

Берем подборку материалов к 90-летнему юбилею Гилельса (кстати, немногочисленных). Заголовки газетных и интернетовских публикаций: «Великий и недооцененный»; «Гилельс выходит из тени». Почему, как дозволено было, чтобы Гилельса недооценили? Кто посмел загнать его в тень?

Такое положение возникло не сегодня: еще в статье Л.Е. Гаккеля «Размышления о Гилельсе», впервые опубликованной в 1986 г. к 70-летию безвременно ушедшего артиста, есть строки, одновременно и прекрасные, и очень многозначительные: «…немного соткалось в воздухе 50-х годов творений такой очищающей, такой умиротворяющей красоты, такого исцеляющего совершенства, как исполнение Гилельсом бетховенских фортепианных концертов. Оно, это творчество, навеки должно войти в нашу духовную историю, да оно и вошло – даже если об этом не знают или не хотят знать (выделено мной – Е.Ф.)»¹²³. Не хотят знать?

Московская консерватория достойно почтила память своего великого профессора: она посвятила Гилельсу фестиваль из шести концертов, устроила экспозицию. Но филармония, в которой он работал несколько десятилетий, которой приносил всемирную славу и в кассу которой, между прочим, по возвращении из зарубежных поездок неизменно сдавал гигантские суммы, промолчала.