Великий государь

Бояре, окольничьи, князья и другие вельможи в это время не дремали. Гонцы и посланники летели на перекладных из Москвы на все четыре стороны. Одни мчали к королю Сигизмунду просить о том, чтобы он прекратил военные действия против России и отдал всех пленных россиян в обмен на пленных поляков. Хотелось вельможам, близким к дому Романовых, вырвать из рук Сигизмунда митрополита Филарета, сделать подарок царю. Ан дьяк Посольского приказа Денис Аладьев вернулся из Польши лишь спустя год, как ушёл туда, и несолоно хлебавши. Другие спешили в Ярославль с заверениями, что «московского государства всяких чинов люди ему государю, учнут служити и прямити во всём, что ни наказалися все и пришли в соединение во всех городах и готовы на крайние усилия и жертвы за государство и христианскую веру». Сотоварищи обойдённого россиянами князя Фёдора Мстиславского слали гонцов с криками о другом, о том, что недруги наслали на князя злых духов и те мучают его болезнями, домогаются одного: отказаться от всяких претензий на престол, и потому вопреки дьявольским силам, Мстиславского следует венчать на царство. Были и такие, кто, не сумняшеся, мчал из стольного града невесть куда и кричал об ответственности пред Господом Богом за будущую судьбу России старицы Марфы и её сына, ежели их медлительность в действиях вновь ввергнет державу в гибельную смуту. В Ярославль послы и гонцы уходили каждый день. Инокиня Марфа и царь Михаил принимали московских людей, от кого бы они ни шли, и внимательно выслушивали. И все они получали ответы на запросы москвитян. Но царь и его матушка выдвигали и свои непростые требования, которые озадачивали послов. И почувствовали московские вельможи, что государственные заботы оказались в твёрдых руках властной и строгой, а то и жестокой в своих требованиях старицы-государыни. И первому послу, князю Ивану Сицкому, она заявила:

— Люди московские душами измельчились, исправно государям не служили. Вижу ноне Москву и державу в оскудении. Исправляйте, всё не коснея, вами допущенное. И тогда государь взойдёт на престол.

Князь Сицкий не нашёл на то возражения, всё покорно принял к сведению. Он даже не вымолвил слова государю, видел, что юный царь во всём согласен с матушкой. И потому князь не задержался в Ярославле, уехал побуждать Земский собор к действию. А в Земском соборе, что и в Боярской думе, заседали всё те же столпы, кои служили уже четырём государям, два из коих были Лжедмитриями. И многие из них служили неисправно, но больше желая худа державе и царю. Они были озабочены своими печалями. Собираясь каждый день в Грановитой палате, судили-рядили, лили воду на мельничные колёса, но в жернова сыпали не зерно, а песок. В конце апреля, на праздник жён-мироносиц, князь Иван Куракин заявил думным боярам:

— Мы как избирали царя, сказали многое. Теперь, как явится в Кремль, откроем ему до возложения венца все наши сомнения.

— Много ли их у тебя? — спросил князь Иван Воротынский, сильно постаревший за последнее время.

— У меня — мало, а у всех вместе — много. Да первое наше желание таково, чтобы царь дал письмом клятвенное заверение блюсти и сохранять православную веру. И народ пусть новый царь чтит, не издаёт по своей воле законов и не изменяет старых.

Слушали князя Куракина со вниманием и сродники Романовых, князья Салтыковы, Черкасские, Лыковы, Шереметевы. Они пока соглашались с Куракиным, но и свою волю выразили, дабы не обвинили их в родстве-кумовстве.

— Мыслю я, — начал князь Фёдор Шереметев, — что государь не должен без ведома Думы и Собора договоров о мире заключать, не объявлять войн...

— И все важные судные дела вершить по закону, — поспешил добавить князь Андрей Черкасский.

— Да пусть отдаст свои родовые земли сродникам или припишет к коронным вотчинам, — заявил князь Иван Воротынский.

И ещё немало в тот день жён-мироносиц было высказано условий новому царю. Да показалось всем, что их нужно вложить в Утвердительную грамоту. И получалось по этой грамоте, что царю вовсе не оставалось никакой власти, а только, как Петрушке в балагане, качать головой для согласия да размахивать руками, когда что не по нутру.

«Ой, хитрованы, — возмущался в душе дядя царя князь Иван Романов. — Да как бы сами себя не перехитрили». И князь усмехнулся в бороду, зная крутой нрав будущей «великой старицы», инокини Марфы, а для него, Ивана, по-прежнему Ксении-костромички. Рассматривая лица думных бояр и дьяков, князь Иван думал о том, что все они стакались в правящий круг и будут помыкать и царём, и Земским собором как вздумается.

Царь Михаил наконец-то покинул Ярославль. Но опять двигался столь медленно, что за это время можно было пешком трижды обернуться от Ярославля к стольному граду. В пути он побывал в Дмитрове, в Александровской слободе, где почтил память Ивана Великого, помолился в Троице-Сергиевой лавре чудотворным иконам. И лишь оттуда прислал в Москву весть о том, что на 2 мая назначает свой торжественный въезд в Первопрестольную.