Великий Гусляр

Ксения выбежала из подъезда и замерла, не смея бежать за мужем.

– Что с ним? - спросил Минц.

– Не знаю, Лев Христофорович, - ответила Ксения. - Что-то случилось. Уходит он от меня, вижу, что уходит, я ни в чем не виновата...

А в это время Удалов стоял в ста метрах от дома. Конечно, он никуда не уходил. Он лишь старался спрятаться от воспоминаний, но каждый новый шаг наталкивал его на них.

Он замер над прудиком. Нет, это сегодня водоем кажется прудиком. А тогда, в детстве, когда Удалова сбросили в воду два пятиклассника, он представлялся большим и бездонным озером. Но страшнее тогда было не это, а то, что пятиклассники отобрали деньги, выданные матерью на молоко, и еще страшнее - то, что вечером собирались обедать к тете Агриппине, и мать велела беречь выглаженные штаны.

Удалов побежал прочь от прудика.

Он бежал посреди улицы, ничего не видя и стараясь не смотреть по сторонам. Он боялся любого предмета, дома, камня, могущего вызвать острое сжатие в груди или неожиданную вспышку горя.

Ему даже некогда было осознать, что происходит, почему он, человек уравновешенный и скорее счастливый, чем наоборот, вдруг попал в жуткую передрягу только из-за того, что у него хорошо заработала память. И он не видел, что за ним спешат Ксения и профессор Минц.

– Все время плачет? - спрашивал на бегу Лев Христофорович.

– Сердится! - отвечала Ксения. - Не улыбнулся ни разу, на меня волком смотрит, бешеный...

– И статью не пишет?

– Поглядел на нее и зарыдал, буквально слезы полились...

– Понятно.

Они настигли Удалова у реки Гусь.

Было такое впечатление, что он собрался топиться. Он быстро спускался к косогору, расстегивая рубаху. В этот момент он видел перед собой лишь поднимающуюся в мольбе голову Машеньки, слышал ее сдавленный крик - вода тогда была холодной и серой, и лодка, в которой она перебиралась с того берега, перевернулась уже недалеко от Удалова, который ждал ее, и Машеньку быстро понесло течением, и надо было сделать страшное усилие над собой, чтобы вбежать в воду, холодную и злую, - а он ведь плавал еле-еле и знал заранее, что Машеньку ему не спасти, но надо было все равно нырять и утонуть самому, потому что остаться на берегу тоже нельзя. И он тогда вошел в воду по колено - вода обожгла ноги и прижала брюки к икрам и начала толкать вниз, вслед за Машенькой, и Корнелий все медлил, никак не мог заставить себя сделать еще один шаг. А потом он увидел, как совсем недалеко с берега в столбе брызг, как торпеда, врезался в воду дядя Георгий - почему он оказался тут? И он плывет, и они с Машенькой все уменьшаются, растворяются в серой мгле... А потом дядя Георгий долго болел воспалением легких, а Машенька ничего не сказала Удалову. Но это было потом.

Ксения успела забежать между водой и Удаловым и встала на его пути, как танк.

– Не пущу! - кричала она.

– Пусти, - вяло сказал Удалов. Он понимал, что хоть сейчас, с опозданием на много лет, он должен броситься в воду, чтобы искупить тогдашний свой страх. Он никогда не думал, что это так ужасно - вспомнить.

Минц нажал ладонью на плечо, заставив сесть на траву.

– Выпейте, - он протянул желтую таблетку.

Ксения набрала в горсть воды из реки, и Удалов покорно запил таблетку.

– Что вы со мной сделали! - тихо произнес он.

– Простите, - сказал Минц, который все уже понял. - Побочный эффект.

– Я не хочу жить, - сказал Удалов.

– Мне надо было испытать средство на самом себе, - сказал Лев Христофорович. - Но и то, что мы с вами сегодня узнали, хоть дорогой ценой, послужит темой для серьезной и в целом оптимистической статьи.

– Оптимистической? - спросила Ксения.

– Природа милосердна, - сказал Лев Христофорович, - а я попытался лишить ее милосердия. Но не подумал о том, что память человека гуманна и потому избирательна. Мы куда острее переживаем горе, разочарование, потерю, чем радость или достижение, потому что жизнь учит нас на наших ошибках. Но горе уходит - с горем нельзя жить рядом. В прошлом мы запоминаем хорошее. Дурное уходит в подсознание. Оно живет там как бы за занавеской. Чтобы не мучить нас. Мы с улыбкой вспоминаем о том, как мальчишкой потеряли двадцать копеек и как ужасно было остаться без мороженого, потому что эти двадцать копеек ты копил целую неделю. Мы снисходительны к ужасу, который вроде бы выветрился из памяти. А представляете, каково было сегодня Корнелию пережить все те трагедии, которые в самом деле с высоты лет давно уже перестали быть трагедиями.

– Нет, - сказал Удалов. - Там рубля два было, мне мать на молоко дала. А они отобрали. - Он вытер слезу. Он на глазах успокаивался. Видно, желтая таблетка начинала действовать. - Но ведь она утонуть могла.

Минц с Ксенией переглянулись. Они не поняли, они решили, что Удалов заговаривается.

Поддерживая Корнелия под локти, они повели его обратно.

Удалов был мрачен и старался не глядеть по сторонам.

У поворота на Пушкинскую им встретился Миша Стендаль, который спешил в редакцию.

– К двенадцати часам жду статью! - весело крикнул он.

– Нет, - вздохнул Удалов. - Писателя из меня не вышло.

В этот момент его лицо исказила жалкая гримаса.