Великий канцлер

Гость, ставший после еды ещё благодушнее, чем до неё, ответил ласково:

– Я полагаю, прокуратор, что настроение в этом городе теперь хорошее.

– Так что можно ручаться, что никакие беспорядки не угрожают более?

– Ручаться можно, – проговорил гость, с удовольствием поглядывая на голубей, – лишь за одно в мире – мощь великого кесаря…

– Да пошлют ему боги долгую жизнь, – сейчас же продолжил Пилат, – и всеобщий мир. Да, а как вы полагаете, можно ли увести теперь войска?

– Я полагаю, что когорта Громоносного легиона {234} может уйти, – ответил гость и прибавил: – Хорошо бы, если бы ещё завтра она продефилировала по городу.

– Очень хорошая мысль, – одобрил прокуратор, – послезавтра я её отпущу и сам уеду, и, клянусь пиром двенадцати богов, ларами клянусь {235}, я отдал бы многое, чтобы сделать это сегодня.

– Прокуратор не любит Ершалаима? – добродушно спросил гость.

– О, помилуйте, – светски улыбаясь, воскликнул прокуратор, – нет более беспокойного места на всей земле! Маги, чародеи, волшебники, фанатики, богомольцы… И каждую минуту только и ждёшь, что придётся быть свидетелем кровопролития. Тасовать войска всё время, читать доносы и ябеды, из которых половина на тебя самого. Согласитесь, что это скучно!

– Праздники, – снисходительно отозвался гость.

– От всей души желаю, чтобы они скорее кончились, – энергично добавил Пилат, – и я получил бы возможность уехать в Кесарию. А оттуда мне нужно ехать с докладом к наместнику. Да, кстати, этот проклятый Вар-Равван вас не тревожит?

Тут гость и послал этот первый взгляд в щёку прокуратору. Но тот глядел скучающими глазами вдаль, брезгливо созерцая край города, лежащий у его ног и угасающий перед вечером. И взгляд гостя угас, и веки опустились.

– Я думаю, что Вар стал теперь безопасен, как ягнёнок, – заговорил гость, и морщинки улыбки появились на круглом лице, – ему неудобно бунтовать теперь.

– Слишком знаменит? – спросил Пилат, изображая улыбку.

– Прокуратор как всегда тонко понимает вопрос, – ответил гость, – он стал притчей во языцех.

– Но во всяком случае… – озабоченно заметил прокуратор, и тонкий длинный палец с чёрным камнем в перстне поднялся вверх.

– О, прокуратор может быть уверен, что в Иудее Вар не сделает шагу без того, чтобы за ним не шли по пятам.

– Теперь я спокоен, – ответил прокуратор, – как, впрочем, и всегда спокоен, когда вы здесь.

– Прокуратор слишком добр.

– А теперь прошу сделать мне доклад о казни, – сказал прокуратор.

– Что именно интересует прокуратора?

– Не было ли попыток выражать возмущение ею, попыток прорваться к столбам?

– Никаких, – ответил гость.

– Очень хорошо, очень хорошо. Вы сами установили, что смерть пришла?

– Конечно. Прокуратор может быть уверен в этом.

– Скажите. Напиток им давали перед повешением на столбы?

– Да. Но он, – тут гость метнул взгляд, – отказался его выпить. {236}

– Кто именно? – спросил Пилат, дёрнув щекой.

– Простите, игемон! – воскликнул гость, – я не назвал? – Га-Ноцри.

– Безумец! – горько и жалостливо сказал Пилат, гримасничая. Под левым глазом у него задёргалась жилка, – умирать от ожогов солнца, с пылающей головой… Зачем же отказываться от того, что предлагается по закону? В каких выражениях он отказался?

– Он сказал, – закрыв глаза, ответил гость, – что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.

– Кого? – глухо спросил Пилат.

– Этого он не сказал, игемон.

– Не пытался ли он проповедовать что-либо в присутствии солдат?

– Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственно, что он сказал, – это что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость. {237}

– К чему это было сказано? – услышал гость треснувший внезапно голос.

– Этого нельзя было понять. Он вообще вёл себя странно, как, впрочем, и всегда.

– В чём странность?

– Он улыбался растерянной улыбкой и всё пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих.

– Больше ничего? – спросил хриплый голос.

– Больше ничего.

Прокуратор стукнул чашей, наливая гостю и себе вина.

После того как чаши были осушены, он заговорил.

– Дело заключается в следующем. Хотя мы и не можем обнаружить каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее ручаться, что их совсем нет, никто не может.

Гость внимательно слушал, наклонив голову.

– И вот, предположим, – продолжал прокуратор, – что кто-нибудь из тайных его последователей овладеет его телом и похоронит. Нет сомнений, это создаст возле его могилы род трибуны, с которой, конечно, польются какие-либо нежелательные речи.

Эта могила станет источником нелепых слухов. В этом краю, где каждую минуту ожидают мессию, где головы темны и суеверны, подобное явление нежелательно. Я слишком хорошо знаю этот чудесный край!

Поэтому я прошу вас немедленно и без всякого шума убрать с лица земли тела всех трёх и похоронить их так, чтобы о них не было ни слуху ни духу.