Великий канцлер

Чтобы занять себя, Левий долго перебирал в памяти все известные ему болезни и очень хотел, чтобы какая-нибудь нашлась бы так-таки у Иешуа. Но чахотки самой верной так-таки и не было, да и других тоже. Тогда он, открывая очень осторожно правый глаз, минуя холм, смотрел на восток и начинал надеяться, что там туча. Но одной тучи мало. Нужно ещё, чтобы она пришла на холм, нужно, чтобы гроза началась, а когда гроза начнётся и этого мало, нужно, чтобы молния ударила, да ударила именно в крест Иешуа. О, нет. Тут было мало шансов. Тогда Левий начинал терзаться мыслью о своей ошибке. Нужно было не бежать раньше процессии на холм, а именно следовать рядом, прилипши к солдатской цепи. И, несмотря на бдительность римлян, всё-таки можно было как-нибудь прорваться, добежать, ударить Иешуа в сердце ножом… А теперь поздно.

Так он думал и лежал.

Адъютант же спешился у сирийской цепи, коневоду бросил поводья, прошёл сквозь римское заграждение десятого легиона, подозвал центуриона и что-то пошептал ему.

Один из легионеров уловил краем уха слова:

– Прокуратора приказ…

Удивлённый центурион, откозыряв, молвил:

– Слушаю… – и прошёл за цепь к крестам.

С правого креста доносилась дикая хриплая песня. Распятый на нём сошёл с ума от мук к концу третьего часа и пел про виноград что-то. Но головой качал, как маятником, и мухи вяло поднимались с лица, но потом опять набрасывались на него.

На левом кресте распятый качал иным образом, косо вправо, чтобы ударять ухом по плечу.

На среднем кресте, куда попал Иешуа, ни качания, ни шевеления не было. Прокачав часа три головой, Иешуа ослабел и стал впадать в забытьё. Мухи учуяли это и, слетаясь к нему всё в большем количестве, наконец настолько облепили его лицо, что оно исчезло вовсе в чёрной шевелящейся массе. Жирные слепни сидели в самых нежных местах его тела, под ушами, на веках, в паху, сосали.

Центурион подошёл к ведру, полному водой, чуть подкислённой уксусом, взял у легионера губку, насадил её на конец копья, обмакнул её в напиток и, придвинувшись к среднему кресту, взмахнул копьём. Густейшее гудение послышалось над головой центуриона, и мухи чёрные, и зелёные, и синие роем взвились над крестом. Открылось лицо Иешуа, совершенно багровое и лишённое глаз. Они заплыли.

Центурион позвал:

– Га-Ноцри!

Иешуа шевельнулся, втянул в себя воздух и наклонил голову, прижав подбородок к груди. Лицо центуриона было у его живота.

Хриплым разбойничьим голосом, со страхом и любопытством, спросил Иешуа центуриона:

– Неужели мало мучили меня? Ты зачем подошёл?

Бородатый же центурион сказал ему:

– Пей.

И Иешуа сказал:

– Да, да, попить.

Он прильнул потрескавшимися вспухшими губами к насыщенной губке и, жадно всхлипывая, стал сосать её. В ту же минуту щёлки увеличились, показались немного глаза. И глаза эти стали свежеть с каждым мгновением. И в эту минуту центурион, ловко сбросив губку, молвил страстным шёпотом:

– Славь великодушного игемона, – нежно кольнул Иешуа в бок, куда-то под мышку левой стороны.

Осипший голос с левого креста сказал:

– Сволочь. Любимцы завелись у Понтия?

Центурион с достоинством ответил:

– Молчи. Не полагается на кресте говорить.

Иешуа же вымолвил, обвисая на растянутых сухожилиях:

– Спасибо, Пилат… Я же говорил, что ты добр…

Глаза его стали мутнеть. В этот миг с левого креста послышалось:

– Эй, товарищ! А, Иешуа! Послушай! Ты человек большой. За что ж такая несправедливость? Э? Ты бандит и я бандит… Упроси центуриона, чтоб и мне хоть голени-то перебили… И мне сладко умереть… Эх, не услышит… Помер!..

Но Иешуа ещё не умер. Он развёл веки, голову повернул в сторону просящего:

– Скорее проси, – хрипло сказал он, – и за другого, а иначе не сделаю…

Проситель метнулся, сколько позволяли гвозди, и вскричал:

– Да! Да! И его! Не забудь!

Тут Иешуа совсем разлепил глаза, и левый бандит увидел в них свет.

– Обещаю, что прискачет сейчас. Потерпи, сейчас оба пойдёте за мною, – молвил Иисус…

Кровь из прободённого бока вдруг перестала течь, сознание в нём быстро стало угасать. Чёрная туча начала застилать мозг. Чёрная туча начала застилать и окрестности Ершалаима. Она шла с востока, и молнии уже кроили её, в ней погромыхивали, а на западе ещё пылал костёр и видно было с высоты, как маленькая чёрная лошадь мчит из Ершалаима к Черепу {151} и скачет на ней второй адъютант.

Левый распятый увидал его и испустил победный, ликующий крик:

– Иешуа! Скачет!!

Но Иешуа уже не мог ему ответить. Он обвис совсем, голова его завалилась набок, ещё раз он потянул в себя последний земной воздух, произнёс уже совсем слабо:

– Тетелеостай [19], – и умер.

И был, достоуважаемый Иван Николаевич, час восьмой.

Шестое доказательство

И был на Патриарших Прудах час восьмой. Верхние окна на Бронной, ещё секунду назад пылавшие, вдруг почернели и провалились.

Иванушка фыркнул, оглянулся и увидал, что он сидит не на скамейке, а на дорожке, поджав ноги по-турецки, а рядом с ним сидят псы во главе с Бимкой и внимательно смотрят на инженера. С инженером помещается Берлиоз на скамейке.