Великий канцлер

– Стоит ли, – ласково сказал Пилат. – Вы просто напрягите память.

Толмай напряг свою память, это выразилось в том, что он поднял глаза к набухшему тенту и сказал:

– В Золотом переулке в девятом номере.

– Говорят, хорошего поведения юноша?

– Чистый юноша.

– Это хорошо. Стало быть, за ним никаких преступлений нет?

– Нет, прокуратор, нету, – раздельно ответил Толмай.

– Так… Дело, знаете ли, в том, что его судьба меня беспокоит.

– Так-с, – сказал Толмай.

– Говорят, ему Каиафа денег дал?

– Тридцать [денариев].

– Тридцать?

…………………………

…Пилат снял кольцо с пальца, положил его на стол и сказал:

– Возьмите на память, Толмай.

И когда уже весь город заснул, у подножия Иродова дворца {154} на балконе в тёплых сумерках на кушетке спал человек, обнявшись с собакой.

Пальмы стояли чёрные, а мрамор был голубой от луны.

– Так вот что случилось с Юдой Искариотом, Иван Николаевич.

– Угу, – молвил Иванушка.

– Должен вам сказать, – заговорил Владимир Миронович {155}, – что у вас недурные знания богословские. Только непонятно мне, откуда вы всё это взяли.

– Ну так, ведь… – неопределённо ответил инженер, шевельнув бровями.

– И вы любите его, как я вижу, – сказал Владимир Миронович, прищурившись.

– Кого?

– Иисуса.

– Я? – спросил неизвестный и покашлял, – кх… кх, – но ничего не ответил.

– Только, знаете ли, в евангелиях совершенно иначе изложена вся эта легенда, – всё не сводя глаз и всё прищурившись, говорил Берлиоз.

Инженер улыбнулся.

– Обижать изволите, – отозвался он. – Смешно даже говорить о евангелиях, если я вам рассказал. Мне видней.

Опять оба писателя уставились на инженера.

– Так вы бы сами и написали евангелие, – посоветовал неприязненно Иванушка.

Неизвестный рассмеялся весело и ответил:

– Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи…

– Кстати, некоторые главы из вашего евангелия я бы напечатал в моём «Богоборце» {156}, – сказал Владимир Миронович, – правда, при условии некоторых исправлений.

– Сотрудничать у вас я счёл бы счастьем, – вежливо молвил неизвестный, – но ведь вдруг будет другой редактор. Чёрт знает, кого назначат. Какого-нибудь кретина или несимпатичного какого-нибудь…

– Говорите вы всё какими-то подчёркнутыми загадками, – с некоторой досадой заметил Берлиоз, – впечатление такое, что вам известно не только глубокое прошлое, но даже и будущее.

– Для того, кто знает хорошо прошлое, будущее узнать не составляет особенного труда, – сообщил инженер.

– А вы знаете?

– До известной степени. Например, знаю, кто будет жить в вашей квартире.

– Вот как? Пока я в ней буду жить!

«Он русский, русский, он не сумасшедший, – внезапно загудело в голове у Берлиоза, – не понимаю, почему мне показалось, что он говорит с акцентом? Что такое, в конце концов, что он несёт?»

– Солнце в первом доме, – забормотал инженер, козырьком ладони прикрыв глаза и рассматривая Берлиоза, как рекрута в приёмной комиссии, – Меркурий во втором, луна ушла из пятого дома, шесть несчастье, вечер семь, в лёжку фигура. Уй! Какая ерунда выходит, Владимир Миронович!

– А что? – спросил Берлиоз.

– Да… – стыдливо хихикнув, ответил инженер, – оказывается, что вы будете четвертованы.

– Это действительно ерунда, – сказал Берлиоз.

– А что, по-вашему, с вами будет? – запальчиво спросил инженер.

– Я попаду в ад, в огонь, – сказал Берлиоз, улыбаясь и в тон инженеру, – меня сожгут в крематории.

– Пари на фунт шоколаду, что этого не будет, – предложил, смеясь, инженер, – как раз наоборот: вы будете в воде.

– Утону? – спросил Берлиоз.

– Нет, – сказал инженер.

– Ну, дело тёмное, – сомнительно молвил Берлиоз.

– А я? – сумрачно спросил Иванушка.

На того инженер не поглядел даже и отозвался так:

– Сатурн в первом. Земля. Бойтесь фурибунды.

– Что это такое фурибунда?

– А чёрт их знает, – ответил инженер, – вы уж сами у доктора спросите.

– Скажите, пожалуйста, – неожиданно спросил Берлиоз, – значит, по-вашему, криков «распни его!» не было?

Инженер снисходительно усмехнулся:

– Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, чинимый прокуратором, да ещё таким, как Пилат! Поясню, наконец, сравнением. Идёт суд в ревтрибунале на Пречистенском бульваре, и вдруг, вообразите, публика начинает завывать: «Расстреляй, расстреляй его!» Моментально её удаляют из зала суда, только и делов. Да и зачем она станет завывать? Решительно ей всё равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа, Владимир Миронович, во все времена толпа – чернь, Владимир Миронович!

– Знаете что, господин богослов! – резко вмешался вдруг Иванушка, – вы всё-таки полегче, но-но, без хамства! Что это за слово – «чернь»? Толпа состоит из пролетариата, месье!

Глянув с большим любопытством на Иванушку в момент произнесения слова «хамство», инженер тем не менее в бой не вступил, а с шутовской ужимочкой ответил:

– Как когда, как когда…