Великий князь Николай Николаевич

Прежде всего, в объяснение личных ощущений великого князя Николая Николаевича напомню, что он достиг зрелого возраста в период царствования императора Александра III, который нашел необходимым в интересах своей страны отойти от прежней традиционной политики его предшественников, заключавшейся в поддержании тесных дружеских отношений с Центральными державами Европы. Известен знаменательный тост императора Александра III за здоровье князя Черногорского – «единственного друга России», которым русский царь, вероятнее всего, хотел подчеркнуть ту мысль, что Россия едва ли может иметь в Европе большое число благожелателей. Независимо от этого Александр III, как это всем известно, лично не симпатизировал германскому императору Вильгельму II и его манере держать себя во время приездов в Россию. Результатом этих государственных соображений и личных настроений к концу 90-х гг. прошлого столетия и был наконец окончательно скреплен союз России с Францией, культуру которой уже давно полюбило и привыкло уважать русское общество. Удивительно ли, что при всех этих условиях ближайший родственник русского царя, пользовавшийся к тому же его доверием, вырос и впитал в себя те же чувства к западному соседу России, что и Александр III! При всем том это чувство никогда не переходило в недружелюбие или слепую ненависть к немецкому народу вообще, что видно хотя бы из факта наличия в ближайшем окружении великого князя многих весьма почтенных людей с немецкими фамилиями и немецкого происхождения. Наконец, в организме самого Николая Николаевича текла ольденбургская, т. е. немецкая кровь! Вообще, терпимость и уважение ко всем почти нациям была одной из самых отличительных черт его характера. И если в смысле отношения к некоторым народностям во время пребывания великого князя в должности Верховного главнокомандующего и совершались какие-либо несправедливости, то вина этому заключалась лишь в усердии «не по разуму» некоторых его сотрудников и в излишнем доверии со стороны великого князя к их беспристрастности и справедливости.

Что касается командирования во Францию в 1912 г. великого князя, то этой поездкой преследовалась лишь общая задача, вытекавшая из необходимости время от времени подогревать дружеские чувства и демонстрировать перед Европой мощь и силу Согласия, противополагавшегося союзу трех Центральных держав. Французскому обществу, может быть, действительно хотелось бы видеть в этом приезде посещение их страны лицом, долженствовавшим стоять во время войны во главе русской армии в случае европейской войны, но этот факт, если он и существовал, должен быть объяснен несколько повышенным темпераментом французской нации вообще и более всего личным обаянием внешних и внутренних качеств великого князя, вполне очаровавших французов.

Посещение великим князем Николаем Николаевичем Франции подобно посещению генералом Фошем России носило исключительно военный характер, и с его пребыванием во Франции неправильно связывать наличие каких-либо определенных замыслов против Центральных держав. Никакой дипломатической миссии великий князь не имел. Это лучше всего доказывается тем обстоятельством, что мысль о командировании великого князя Николая Николаевича возникла в пределах Военного ведомства, и русское Министерство иностранных дел на сделанный ему запрос ответило лишь признанием этой поездки желательной, как я уже сказал, по соображениям общего порядка. Среди многочисленной свиты великого князя не было поэтому ни одного лица из состава дипломатического ведомства, командированного распоряжением Министерства иностранных дел, и сама краткость пребывания великого князя в Париже, в течение которого могли происходить свидания его с государственными людьми этой страны, доказывает отсутствие в его приезде каких-либо дипломатических заданий. Наконец, отсутствие необходимости со стороны русского правительства поручать их ведение великому князю еще лучше доказывается обстоятельством приезда в том же году председателя Совета французских министров и министра иностранных дел г. Пуанкаре в Россию. Очевидно, что если бы существовала какая-либо надобность в особо доверительных переговорах, то таковые были бы приурочены к пребыванию г. Пуанкаре в Петербурге.

Еще менее имеют под собой почву предположения, которыми приписывается великому князю активная роль в существе тех бесед, которые якобы велись в 1914 г., накануне войны, в Петербурге между главами обоих государств, Франции и России, и их министрами иностранных дел Вивиани и Сазоновым.