Великий Краббен (сборник)

Он был почти трезв. Принюхиваясь к прельстительным запахам, царящим в квартире, заявил: «А у меня окорок есть. Сейчас всех угощу окороком». Слова эти почему-то всех повергли в смятение. Даже пес Индус привстал и (как настоящий шпион) отвел в сторону виноватые глаза. Понятно, первым в сенки двинулся хозяин, но на пороге, чуть не сбив его с ног, дядю Гошу обошли пес Индус и Сказкин. Зная инфернальный характер пса, Серп Иванович, как бы не выдержав тяжести большого окорока, уронил на пол его пустую, как мандалина, форму, а Индус (они ведь все были крепко теперь повязаны) подхватил окорок и с легкостью необычайной понес в заснеженные послеметельные огороды.

Взбешенный дядя Гоша выскочил на крылечко с ружьем в руках. «Убью, сволочь! Корейцам отдам!» Но ружье перехватил Сказкин. «Вот ведь молодец! – отметил про себя затаившийся в углу Веселов. – Сейчас жахнет в пустое небо, как в копеечку!» Но, к величайшему его изумлению, Сказкин открыл беглый огонь по псу. Наверное, испугался, что пес расколется.

К утру Луна исчезла.

Не спряталась за гребень кальдеры, не закрыли ее облака или туман; просто вот была в небе Луна, а теперь ее нет. Растворилась, растаяла. Зато над вершинами острых скал угрюмо светились курильские огни. Как елочные шарики поблескивали они в мутном наэлектризованном воздухе. «Гад морской, – тосковал я по Сказкину. – Фал на сухофрукты сменял!» Недоступным и сказочным казался мне бедный домик сироты Агафона Мальцева. Наверное, на печке, сооруженной из разрубленной железной бочки, пекутся сейчас лепешки… в чашках чай… как маяк-бипер, икает «Селга»…

А тут – шорох шлаков. А тут – шорох осыпающихся песков.

И вдруг… Нет, не может быть… Откуда-то донеслись – сперва слабо, потом слышнее – слова старинной морской песни прекрасно вписались в печальный ночной пейзаж, в грустные шорохи.

Эту курву мы поймаем,
ей желудок прокачаем,
пасть зубастую на нас раскрыть не смей…

И песня эта, как ни странно, приближалась.

Ничего мы знать не знаем,
но прекрасно понимаем:
ты над морем – будто знамя…

И выкрик:

…Змей!

Это не было галлюцинацией.

С «тозовкой» в руке, с рюкзаком за плечами, в вечном своем выцветшем тельнике, голося во всю глотку (может, от страха) пылил по берегу Серп Иванович Сказкин – бывший боцман, бывший матрос, бывший кладовщик, бывший бытовой пьяница и всё такое прочее. Как-то вот сумел спуститься в кальдеру и шел то ли спасать меня, то собрать порванные Змеем останки.

– Начальник, почты нет!

– Тише, организм, вижу!

– Ты не боись, я с «тозовкой»!

Серп Иванович Сказкин презирал страх.

Серп Иванович Сказкин шагал по родной земле.

Венец эволюции, он снисходительно поглядывал на бледных медуз, мутными парашютами зависшими в темной бездне, снисходительно оценивал тишину, разрушенную его гимном.

Серп Иванович был прекрасен.

Я устыдился дурных мыслей о нем.

Но краем глаза в смутной глубине бухты, в ее водных, утопленных одна в другой плоскостях уже зарождалось какое-то другое, тревожное, едва-едва угадываемое глазом движение. И зная, предчувствуя, уже понимая, что это может быть, я во весь голос рявкнул:

– Полундра!

В следующий миг пуля с треском раскрошила базальт над моей головой. И сразу, без интервала, рядом со мной оказался Серп Иванович, подобрал ноги:

– Не достанет?

– Ты что, – побожился я. – У него теперь имя есть – Краббен!

– Ой, какой он большой. Он хотел укусить меня?

– Да нет, он хотел тебя съесть.

И полез в рюкзак:

– Где хлеб-то?

– А он и хлеб ест?

– Краббен питается всеми формами жизни. Где Агафон? Ты с Агафоном пришел?

– Ну, насмешил, начальник! Чтобы Агафон – в гору!

– А когда его ждать?

– Да зачем он тебе?

– Погоди… – до меня вдруг начало доходить. – Ты зачем бегал к Агафону?

– Ну как? Перекусить, соснуть малость. Опять же, «тозовку» взял.

Я ухватил Серпа за покатое плечо:

– И ничего не сказал Агафону о Краббене?

– Я же не трепач, – подмигнул мне Сказкин. – Сами управимся! Учти, начальник, я и конюхом был! – И подняв на меня ласковый взгляд, ахнул: – Начальник! Где ты нахватался седых волос?

– Покрасился… – буркнул я.

И отвернулся: о чем тут говорить?

Вон внизу на песке валяется метровая сельдяная акула. Кожа у нее как наждак. Кожу сельдяной акулы не берет даже армейский штык, а вон валяется… вспоротая от головы до хвоста… Это даже Сказкин оценил. До него вдруг дошло – влипли!

Но вслух он сказал: «Начальник! Я же о тебе думал!»

Тетрадь четвертая. Терять необещанное