Великий крестовый поход

Ванимен не мог позволить ему разбудить весь порт. Сорвав висящий через плечо трезубец, он до упора всадил его в живот моряка, пронзив печень. Хлынула кровь. Моряк рухнул на палубу, корчась от боли.

— Иоганна, Петер, Мария, Фридрих… — прохрипел он. Имена жены и детей? Отыскав глазами Ванимена, он приподнял руку. — Да проклянет тебя за это Господь, — услышал Ванимен. — Святой Михаил, тезка мой, ангел-воин, отомсти…

Ванимен вонзил зубец в глаз — прямо в мозг, — моряк стих. По лесенке на палубу торопливо лезли морские люди. На слова моряка они не обратили внимания — кроме царя никто из них не знал немецкого. Ванимен постоял немного, скорбя о содеянном, потом столкнул труп за борт и начал командовать на корабле.

Задача оказалась не из легких, потому что моряки из его соплеменников получились никудышные. Их неуклюжие действия и топот наверняка достигли чьих-то ушей на берегу, и все были готовы сражаться, если возникнет необходимость. Но никто из людей на корабль не явился. Простой горожанин вряд ли поступил бы мудро, отправившись выяснять причину услышанного в ночи шума, а если по Скавангеру и ходила бюргерская стража, они, несомненно, решили, что ничего особенного не произошло — так, просто пьяная драка.

Причальные канаты упали в воду. Распущенный парус подхватил вечерний бриз, ради которого Ванимен отложил захват корабля на столь поздний час. Чтобы направлять корабль, глазам морских людей хватало и тусклого света луны. Посудина медленно двинулась в глубь залива. Когда корабль проплывал мимо острова, на борт стали подниматься женщины и дети.

К рассвету норвежский берег остался далеко за кормой.

6

Ингеборг, дочь Хьялмара, была женщиной из Элса лет тридцати. Она рано осиротела и вышла замуж за первого же из младших сыновей, пожелавших ее. Когда же оказалось, что она бесплодна, а муж ее утонул в море вместе с лодкой, оставив ее ни с чем, никто из прочих мужчин не захотел сделать ей предложение. Прихожане заботились о деревенских нищих, обязывая их работать по году у любого, согласного взять их себе. Такие хозяева прекрасно знали, как надо заставлять отрабатывать потраченные деньги, не тратясь чрезмерно на еду или одежду для своих подопечных. Вместо этого Ингеборг уговорила Реда Йенса взять ее на корабль во время ловли сельди. Она выполняла в палаточном лагере рыбаков ту работу, какую умела, и вернулась в деревню с несколькими шиллингами. С тех пор она проделывала это путешествие каждый год, а в прочее время оставалась дома, лишь по рыночным дням ходила по лесной дороге в Хадсунд.

Отец Кнуд молил ее не вести такую жизнь. «А ты можешь найти мне работу получше?» — смеялась она в ответ. Ему пришлось отлучить ее если не от мессы, то от общины; она редко ходила в церковь с тех пор, как женщины повадились шипеть ей вслед на улицах и швырять в нее рыбьи головы и кости. Мужчины же, проще глядящие на жизнь, согласились с тем, что ей нельзя позволять жить в деревне — лишь бы успокоить языки своих жен.

Она построила себе хижину на берегу в миле к северу от Элса. Время от времени к ней захаживали многие молодые холостяки из деревни, моряки с пристававших к берегу кораблей, редкие странствующие торговцы, а с темнотой — и некоторые мужья. Если у них не оказывалось медяков, она соглашалась брать плату и натурой, отчего получила прозвище Ингеборг-Треска. В прочее время она оставалась одна и часто бродила далеко вдоль берега или по лесам. Бродяг она не опасалась — вряд ли им пришло бы в голову ее убивать, а о чем еще волноваться? — зато побаивалась троллей.

Зимним вечером лет пять тому назад Тауно, только начинавший тогда изучать жизнь на берегу, постучал в ее дверь. Когда она его впустила, он объяснил ей, кто он такой. Он наблюдал издалека за ее хижиной и видел мужчин, заходивших в нее крадучись, зато выходивших обратно с чванливым видом. Тауно сказал, что старается узнать обычаи народа его покойной матери — не могла бы она рассказать ему, в чем тут дело? Кончилось все тем, что он провел у нее ночь, и с тех пор поступал так много раз. Она отличалась от русалок — и сердце, и тело у нее были теплее, а ремесло ее ничего не значило для Тауно, чьи морские приятели ничего не знали как о браке, так и о прочих таинствах. Он многое смог у нее узнать и многое рассказал ей, когда они лежали под одеялом, тесно прижавшись друг к другу. Он любил ее за доброту, упорство и грустноватую веселость.

Она никогда не брала с него платы, соглашаясь лишь на редкие подарки.

— Я никогда не думала плохо обо всех мужчинах, — сказала она. — О некоторых — да, вроде грубого старого скряги Кристоффера, в чьи руки я бы попала, не избери я другую жизнь. Как увижу его, вышагивающего с ухмылочкой по улице, так сразу мурашки по коже. — Она сплюнула на глиняный пол и вздохнула. — Хотя у него есть монеты… Нет, в общем-то, эти мужики с колючими бородами не так плохи, а иногда меня радует и какой-нибудь парень. — Она взъерошила ему волосы. — Но ты, Тауно, несомненно даешь мне больше, чем они. Неужели ты не понимаешь, что я была бы неправа, беря с тебя плату?