Великий крестовый поход

Дальше? В его мозгу по прихотливой ассоциации возник образ глобуса. Помимо отличного пространственного воображения, для человека его профессии совершенно обязательного, он обладал еще и редкой памятью. Ему ничего не стоило протянуть прямую за Иокогаму, если бы теплоход следовал дальше. Но это был порт назначения. Владельцы такой ошибки не допустили бы. Ведь тогда этот курс привел бы их к Юго-Восточной Азии. Трудно осознать, что там в эту самую минуту люди убивают и калечат других людей, чьи имена они так никогда и не узнают. Будь прокляты идеологии! Когда эти мучения кончатся? Или всегда каждый год был трагичным и так будет до скончания века? Риду вспомнился другой молодой человек, который погиб на другой войне, после окончания которой уже завершилась жизнь целого нового поколения, — он и написанные им строки о том, как раз зимним утром родилась любовь с нежными руками — и все было хорошо. И зажгла в сердце гордость, и умерла в нем. В тот же зимний день. И сказать больше нечего.

Однако Руперт Брук сумел это сказать. Спасибо за него, отец! Преподаватель английской литературы в маленьком колледже на Среднем Западе не мог обеспечить детей деньгами — и потому Рид, сам их зарабатывая, потратил лишний год, чтобы получить диплом. Но он дал своим детям упрямую веру в вечные истины, ненасытную любознательность, любовь к книгам — быть может, слишком большую любовь, кравшую время, которое следовало отдавать Памеле… Ну, хватит самоедства, решил Рид. Еще пройтись по палубе два-три раза… Возможно, она уже уснула, и он тоже ляжет…

Рид крепче сжал в зубах трубку и выпрямился.

И смерч засосал его в черный грохот. Он не успел вскрикнуть, как был уже вырван из своего мира.

Глава 2

Там, где Днепр сворачивал на восток, степь сменялась каменистой грядой и река прорывалась сквозь нее, гремя на порогах и пенными каскадами устремляясь вниз. Тут ладью приходилось облегчать и вести бечевой, а в некоторых местах так и перетаскивать по берегу на катках, а груз переносить. В прошлые времена место это было самым опасным на всем ежегодном пути: поблизости устраивали засады печенеги и внезапно налетали на корабельщиков, когда те брели по берегу и не могли толком защищаться, грабили их товары, а тех, кто имел несчастье остаться в живых, уводили с собой и продавали на невольничьих рынках. Олегу Владимировичу в юности удалось побывать в такой стычке, но по милости Божьей русские тогда прогнали врагов, многих перебили — чтобы остальным было кого оплакивать, а каких покрепче — взяли в полон продать в Константинополе.

Дела пошли куда лучше с тех пор, как великий князь Ярослав — муж великий, хоть и хромец! — разгромил язычников. Бой он им дал у ворот Киева и проучил их знатно — вороны так набивали зобы, что взлететь не могли, — и ни один печенег больше носа не смеет показать в его владения. Олег тоже бился в тот преславный день — в первый раз попробовал тогда настоящей войны. Тринадцать лет назад, и он — семнадцатилетний увалень с первым пушком на щеках. Потом случилось и с литовцами переведаться, а уж после участвовал он в злополучном морском походе на столицу греческой империи. Однако был Олег Владимирович все-таки купцом и недолюбливал военные свары, мешавшие торговать (кабацкие драки не в счет: они помогают отвести душу, лишь бы вовремя уйти, пока не явились стражники). Хорошо, что греки тоже смотрят на вещи разумно и, отразив русских, скоро опять начали торговать с ними.

— Да! — сказал он чаше с квасом, которую держал в руке. — Мир и братская любовь куда как хороши для торговли! И ведь то же проповедовал Спаситель наш, когда ходил по грешной земле.

Он стоял на обрыве, откуда хорошо видел и реку, и ладьи. Ему, хозяину, неуместно было тянуть бечеву или перетаскивать тюки. У него теперь было три ладьи — не худо для паренька, который в лаптях обходил ловушки в северных лесах. Его кормчие сами за всем приглядят. Впрочем, дозорных выставить не мешало. Нападения разбойничьих шаек никто не ждал, однако на юге меха, шкуры, янтарь, перетопленное сало и воск можно продать с большой прибылью, а потому какие-нибудь бродяги, глядь, и сговорились разок попытать счастья.

— Твое здоровье, Катерина Борисовна, — сказал Олег, поднимая чашу. Чаша была дорожная — деревянная, но оправленная в серебро, чтобы все видели, что у себя в Новгороде он не последний человек.

Но, глотая кисловатую жидкость, он думал не о жене, а если на то пошло, и не о рабынях и прислужницах, а о хитрой плутовке, с которой познакомился в прошлом году по ту сторону моря. Найдет ли он Зою и теперь? Если так, то будет еще одна причина перезимовать в Константинополе, где он намеревался завести новые связи среди чужеземных купцов, живущих там. Хотя Зоя… хм… Несколько месяцев с Зоей обойдутся недешево!