Великий крестовый поход

В медвяных травах гудели пчелы, васильки синевой соперничали с небесным куполом, струившим солнечные лучи. Внизу под обрывом его люди хлопотали вокруг расписных ладей с высоко задранным носом наподобие лебедя и дракона. Небось ждут не дождутся Черного моря — убирай весла, ставь парус и лежи себе полеживай, пока ветер несет тебя вперед. Про течения и не вспоминают — это пусть хозяин мучается от страха, как бы не случилось какой беды. Их крики и ругань разносились далеко окрест, сливаясь с ревом батюшки Днепра. А тут на высоком обрыве было тихо и очень жарко: по ребрам у него струился пот, впитываясь в стеганую поддевку под кольчугой, от которой начинали ныть плечи. Но высоко-высоко в небе пел жаворонок, и радостные трели летели к земле, а навстречу им поднималось мягкое жужжание пчел…

Олег улыбнулся всему, что поджидало его в нескончаемых завтра.

И смерч засосал его.

Зимы здесь были не такие свирепые, как на равнинах, по которым кочевали предки Улдина, нападая на все новых и новых врагов. Здесь лишь в редкий год выпадало много снега и не надо было мазать салом лицо, чтобы его не обморозило. Однако все равно много овец погибало бы от бескормицы и зимних бурь, если бы он не объезжал склоны и не заботился о них — особенно когда подходила пора окота.

За Улдином следовали только шесть человек, включая двух рабов без оружия. Остготы бежали в римские пределы, где радушной встречи ждать не следовало. Некоторые, конечно, остались — убитые и те, кого, взяв в плен, побоями научили покорности. Последние три года гунны жили в мире, осваиваясь на недавно завоеванных землях.

Сейчас земли эти белели под низкими серыми тучами. Кое-где торчали оголенные деревья. Только остатки разграбленных и сожженных хижин напоминали об обитавших тут земледельцах. Изгороди пошли на топливо, злаки сменились дикими травами. На резком ветру дыхание вырывалось клубами пара. Копыта низкорослых косматых лошадок погружались в снег и цокали о замерзшую землю. Поскрипывали седла, позвякивала сбруя.

Октар, сын Улдина, нагнал отца. По годам ему, пожалуй, было рановато ездить одному — ведь и его отец был еще очень молод, — однако он пошел в свою мать аланку не только светлой кожей, но и ростом. Она была первой женщиной Улдина, рабыней, которую ему подарил отец, когда он вошел в возраст, чтобы переспать с нею. В конце концов на празднике Солнца он проиграл ее человеку из другого племени и не знал, что с нею сталось дальше, хотя порой и думал об этом — но без особого интереса.

— Мы успеем добраться до стойбища, если поторопимся, — с важностью сказал мальчик. Улдин приподнял плеть, и Октар поспешно добавил: — …Высокочтимый родитель.

— Торопиться мы не будем, — ответил Улдин. — Я не стану изнурять коней, чтобы ты лег спать в теплой юрте. Мы разложим седельные сумки у… — он прикинул с быстротой и точностью кочевника, — у Свалки Костей.

Глаза Октара широко раскрылись, и он судорожно сглотнул. Улдин испустил смешок, напоминавший хриплый лай.

— Как? Боишься готских костей, разбросанных волками? Если они живые не смогли нам противостоять, кто же будет страшиться их тощих духов? Скажешь им: «Кыш!» — Он мотнул головой назад, и Октар отъехал к остальным.

Сказать правду, Улдин и сам был бы рад добраться до стойбища. Объезжать склоны в такое время года было невесело. Летом все племя кочевало следом за стадами, и после дневных трудов или охоты мужчина почти всегда мог вернуться к себе домой. Это было хорошо: скрип запряженных волами повозок, запахи дыма, жареного мяса, лошадей, людского пота, навоза и мочи в центре огромного круга колышущихся трав под гигантским небом, где парили ястребы. Шум, смех, обжорство, а с наступлением темноты — сборище у костров, треск огня, лица надежных друзей, вырванные из коварного мрака взметнувшимся языком жаркого пламени. И разговоры — то серьезные беседы, то похвальба, а может, в поучение молодежи и сказание о славных днях, когда сама Поднебесная империя боялась гуннов. Или же забористая непристойная песня во всю глотку под удары барабанов и завывание дудок — и мужчины уже притопывают в такт, становясь в круг. И кумыс — чаша за чашей заквашенного кобыльего молока, пока мужчина не становится жеребцом и не уходит в юрту к своим женщинам… Да, кабы не грозы (Улдин сотворил знамение против злых духов, которому его научил шаман во время инициации), лучше лета времени не было бы и добраться сегодня же до дома значило бы уже вкусить немножко летних радостей.

Но никаких послаблений допускать было нельзя. В лучшем случае это нарушит порядок, а племя, где нарушается порядок, уже не племя. Улдин вытащил из-под седла палочку с зарубками, обозначавшими величину его стад, и сделал вид, будто внимательно ее рассматривает.

Не так уж мало. Но не так уж и много. Он был не старейшиной рода, а всего лишь главой семьи. Столько-то младших сыновей и им подобных, а также их люди поклялись ему в верности. Еще ему принадлежали его собственные дети, жены, наложницы, наемники, рабы, лошади, скот, овцы, собаки, повозки, всякое снаряжение и награбленная добыча.