Великий лес

— Возможно, так оно и будет. Вернее, я хотел бы, чтобы было так, а не иначе.

— Именно так и будет! А ты что, себе не веришь?

— Себе-то я верю…

— Во мне сомневаешься?

— И в тебе не сомневаюсь.

— Тогда я тебя не понимаю.

— Поймешь… После, после поймешь.

— ?

— Лучше не говорить, не заглядывать в будущее…

И снова замолчал, задумался. Задумалась о чем-то своем, потаенном, и Катя. Так, в молчании, не говоря друг дружке ни слова, ехали долго. Первой не выдержала Катя.

— Конечно, лучше всего, если б мы не разлучались, если б всю жизнь, весь век были вместе, — произнесла она, как будто обращаясь к самой себе.

— И я так же думаю. Да ничего не поделаешь — придется пожить в разлуке.

Иван обнял жену, крепко прижал к себе, стал губами искать ее губы.

* * *

На выезде из леса, когда за нешироким картофельным полем показались в лощине крыши и трубы хат родных Катиных Будиловичей, Иван свернул с дороги, остановился под высоченным старым кленом.

— Ну вот, кажется, приехали, — сказал не то себе, не то жене.

— Так что, дальше ты не поедешь? — встревоженно спросила Катя.

— Нет.

— А может, все же поехали бы? Еще хоть денек, ночку вместе…

— Нет, Катя. Пусть никто в твоей деревне не знает, что я остаюсь здесь, в лесу. Пусть думают, что я на фронте. Где все мужчины. Так и старикам твоим, и тебе будет лучше.

Видно было: мысленно Катя согласна с мужем. В самом деле, так будет лучше. Но душою не соглашалась, не могла согласиться. Не хотелось, ой как не хотелось ей расставаться с Иваном!

— Давай ночи дождемся и поедем. В темноте никто не увидит, — со слабой надеждой предложила она.

— И ночью не все спят. Зачем рисковать? Как говорится, не наелся — не налижешься.

— Оно-то верно. И все же…

Иван соскочил с подводы, подошел к коню. И Катя ни на шаг не отставала — тоже спрыгнула наземь, пошла вместе с Иваном.

— Умаялся за дорогу, — сказал Иван, глядя на впалые бока коня.

— Вот и он отдохнет за ночь, — как за соломинку схватилась Катя. — А станет светать — и поедешь.

— Нет-нет, Катя, не уговаривай. И так нам с тобой еще посчастливилось — столько дней вместе побыли. Другие давно на фронте. И я мог с ними быть, ты же знаешь… А конь? Не нужен он мне пока. Пускай у вас побудет. Отцу скажешь, чтоб присмотрел. Понадобится — приду заберу.

— А ты, ты как же?

— Привыкать буду на своих двоих ходить.

— На коне скорее бы добрался.

— Знаю. А потом что мне с ним делать? Я ведь даже не знаю, где буду ночевать. Возможно, в стогах…

— Почему в стогах? Разве хат мало?

— Хватает хат. Только не в каждой теперь место для таких, как я, будет.

— Говоришь ты что-то…

— Рад бы что-нибудь повеселее сказать, да нечего. Нет его, веселого-то… Хоть и верю, твердо верю — будет! Вот только когда, как скоро — сказать не могу…

Вернулся к подводе, остановился, долго-долго, не отводя глаз, смотрел на детей — они молча сидели на узлах, настороженно поглядывали то на отца, то на мать, ничего толком не понимая, но, вероятно, догадываясь, что в эти минуты происходит нечто очень важное в их такой спокойной, беззаботной до сих пор жизни.

— Ну что ж, будем, пожалуй, прощаться, — сказал Иван и, чувствуя, как набрякли слезами глаза, сжалось, захолонуло сердце, шагнул к старшему…

XIII

Всю ночь не ложился спать Николай Дорошка — ждал Костика. Чего только не передумал, чего не навоображал себе, меряя взад-вперед хату беспокойными шагами.

«Может, под бонбу где угодил? Или на немцев напоролся, — говорят же, десантов повсюду насбрасывали? А то и ножом кто в спину саданул. Чего проще по нонешним временам…»

Тревога сменялась злостью на сына.

«Распустился, управы на него нет. Надо будет ремнем по спине походить, как вернется. Ишь ты его, сморкач! Никто ему не указ, куда хочет, туда и идет. Думай теперь о нем, ищи где хочешь. Нет того, чтоб сказать, спросить у отца, куда можно пойти, а куда лучше погодить. Нет, с этим самоволием надо кончать. Иначе… До добра оно не доведет!»

И снова злость переходила в тревогу.

«Где Костик? Видно же, случилось что-то, раз ночевать не пришел. Раньше-то где бы ни был, а все ночевать домой, в отцову хату, являлся. А тут — нету… Ясное дело, что-то его не пустило. А что? Что могло не пустить?»

И так, и этак прикидывал Николай, но приходил к одному-единственному печальному выводу: стряслось что-то неладное, если даже не самое худшее.

«Так и есть. Иначе Костик дома был бы. Не посмел бы где-то у чужих заночевать. Нет, не посмел бы…»

Костика Николай любил. Из всех сыновей, пожалуй, больше любил именно младшего. На него втайне возлагал свои надежды. Вероятно, потому, что оба старшие отдалились от отца, не слушались, стали почти чужими. А этот, меньшой, был всегда на виду, рядом, ему высказывал Николай свои отцовские обиды на старших, на их непослушание. Да к тому же и рос Костик без матери, без достаточного внимания и ласки. Не так рос, как те, старшие… И его было теперь жаль больше всех, до слез жаль.

«Вернись, только вернись домой! — шептал в отчаянье Николай. — Я все-все прощу, где бы ты ни был, что бы ни делал… Пальцем не трону. Только вернись. Вернись живым и здоровым».