Великий лес

Новые панские лесники взялись за дело старательно. Не было в округе человека, который бы поехал или пошел в лес и не попался на глаза кому-нибудь из братьев-чужаков. Да вот беда: люди не понимали, почему их задерживают, чего от них хотят, потому что не могли договориться: братья не знали здешнего языка, а крестьяне — того, на котором говорили новые панские лесники. Пришлось самому пану быть толмачом во всех спорных случаях — он, как обнаружилось, один знал оба языка. И когда до крестьян наконец дошло, чего от них требует пан, зачем поселил в лесу лютых чужаков, те забеспокоились. Не привыкли лесные люди платить и за дрова, и за ягоды, и за грибы. Встретятся двое, трое — и пошли обсуждать новую панскую тяготу. Известно, первая реакция у всех была одна — никого не слушаться, делать все так, как велось издавна. Лес, мол, от бога, и все, что в лесу, — всехнее, а не панское. Мало ли что пан выдумает, в своем дворце сидя, а ты слушайся?.. И как ходили, ездили в лес за всем, что, бывало, понадобится, так и продолжали ходить и ездить. Но мужичья непокорность натолкнулась на одержимое усердие пришлых лесников. Не только днем нельзя было показаться в лесу без риска быть задержанным, но и ночью. Ловили лесники и мужчин, и женщин, и детишек, отнимали топоры, пилы, лукошки и ведра, а потом гнали пойманных, как преступников, через всю деревню на панский двор. Люди возмущались, плакали, кляли лесников, те злились, что никто их не хочет понять, пан же безжалостно наказывал каждого нарушителя. Людское терпение было на исходе. А тут железную дорогу стали в Гудов прокладывать, понаехало в окрестные деревни разного люда — и каторжников, и острожников, и «сицилистов», и еще бог знает кого. Услыхали приезжие о пане Холявине и его лесниках — смеяться, трунить над местными начали: «Ха-ха, и не придумаете, что с ними делать? Ладно, поможем!» И помогли: подстерегли как-то одного из лесников, самого старшего и самого лютого, дуб толстенный, в несколько обхватов, надрезали, пилу вынули, а в надрез клин вогнали. И туда, в этот надрез, лесниковы мужские доблести запихнули, а клин — выбили. Благим матом орал лесник, пока от крика да от боли не испустил дух. Братья, узнав про страшную смерть старшего, назавтра же драпанули из пущи, словно их тут и не было, даже, слух был, никакой платы с пана за свою преданную службу не взяли.