Великий лес

Стал щупать, шарить вокруг себя руками, пытаясь понять, догадаться, где он находится.

«Твердо… Нет, это не земля».

«В холодную его!» — всплыли в памяти слова, услышанные, когда его тащили, волокли куда-то после драки.

«Значит, я в холодной. А где она, холодная? Видно, возле милиции… Ай-ай, надо же… И избили ни за что «и про что, и ружье отобрали… Да еще и в холодную бросили…»

Не выдержал — кое-как перевернулся, преодолевая боль, пополз. Но холодная была не велика: куда ни ткнись — всюду стены.

«Боже мой, какая-то мышеловка! Как же отсюда выбраться? И пить…»

— Воды-ы! Воды-ы! Дайте воды-ы! Отчаявшись, несколько минут лежал без движения. «Что… что делать?.. Да если я не напьюсь, я обезумею, совсем дойду тут…»

Снова пополз.

«Где-то же должна быть дверь…» Нащупал ступеньки, полез по ним выше, выше. Дверь! Забарабанил что было сил кулаками.

— Воды-ы! Дайте воды-ы! — орал как резаный. Послушал — нет, никто не отзывается, никто не идет.

Снова отчаянно забарабанил кулаками в дверь, истошно заорал:

— Воды-ы! Дайте воды-ы!

Но его никто не слышал. А может, и слышал, но не отзывался. И он, Евхим, выбившись из сил, сполз в изнеможении со ступенек опять на твердый холодный пол, опять не то потерял сознание, не то заснул…

* * *

— Вставай! Эй, вставай!

Открыл глаза — в дверном проеме стоял, широко расставив ноги, держа перед собою винтовку, какой-то субъект.

— Кому говорю — вставай! — горланил, надрывался субъект.

Через силу поднял голову, сел — не во сне ли это? И почему все так болит?

«А-а…» — сообразил, вспомнил наконец Евхим, что произошло вчера и почему он здесь, в незнакомом казенном помещении, с тупой, нестерпимой болью во всем теле.

— Сколько тебе говорить — вставай! — кричал, негодовал субъект. — И на выход — быстро!

Еле-еле, с помощью рук, поднялся. Шатаясь, неверной походкой пьяного двинулся к ступенькам, стал подниматься наверх, к двери.

— Что, не научили еще слушаться?! — ворчал незнакомец. — Ничего, вот отведу к начальнику, с полуслова все станешь понимать. Шелковым станешь. Он тебя научит! Да шевелись, шевелись! А то ни жив ни мертв. — Субъект отошел в сторону, пропустил Евхима Бабая вперед. — Стой! — гаркнул во все горло.

Евхим остановился, зажмурился — так ударил по глазам после мрака свет хотя и осеннего, но яркого солнечного утра. Подумал про себя: «Тот, что вчера встретил при входе в Ельники, ружье отнял, бил, или другой?»

Незнакомец между тем прикрыл, а потом и запер на замок дверь, снова гаркнул во всю свою луженую глотку:

— Вперед! И не вздумай бежать — пристрелю. Как куропатку, пристрелю! Руки, руки вверх! — и дулом винтовки ткнул Евхима под бок.

Евхим открыл наконец глаза, поднял руки, пошел по затравенелой тропинке, спотыкаясь, как пьяный.

— Направо! — скомандовал незнакомец с винтовкой, когда подошли к какому-то зданию, обшитому тесом и покрашенному в желтый цвет, — не к милиции ли?

И Евхим Бабай наконец узнал — тот, тот самый субъект ведет его, что вчера задержал, бил, отнимая ружье.

— Куда ты меня ведешь? — спросил, потеряв терпение.

— Увидишь, все увидишь! Да руки, руки не опускай, держи над головой! — орал незнакомец. — Подымайся на крыльцо! И давай прямо, к начальнику.

Поднялся по мокрым ступенькам — видно, недавно помыли — на крыльцо, вошел в тесный сумрачный коридор, двинулся дальше. Двери слева, двери справа, А где, за какой дверью начальник? Как-то так уж сложилось, что ни разу и не был он, Евхим, в милиции, бон миловал, хотя и близко, ох как близко ходил, не раз казалось: вот теперь-то непременно арестуют, ничто уже не спасет. И все же… До милиции дело не доходило.

— Налево! — командовал, правда уже не так крикливо, потише незнакомец с винтовкой, почти наступая на пятки Евхиму. — В следующую дверь! — прошипел он, видя, что Евхим останавливается, хочет повернуть назад, к той двери, которую уже прошел. — Сюда! — услужливо забежал вперед, открыл дверь, спросил у кого-то тихо, с подобострастной улыбкой на лице: — Кондрат Астапович, можно?

— Давай его сюда! — сыто прохрюкал тот самый, видно, Кондрат Астапович.

У Евхима поджилки затряслись.

«Куда я попал? Да меня, похоже, как арестанта водят. А за что? За свое жито девка и побита».

Переступил порог, вошел в комнату, исподлобья оглядел голые белые стены, большой стол напротив окна. За тем столом, сложив перед собою руки, сидел человек и вроде чего-то нетерпеливо ждал. На миг, на один, кажется, единственный миг задержались на человеке глаза Евхима Бабая, но этого было достаточно, чтобы понять: тут жалости не жди. И жаловаться ни на что тоже не надо. Этот согнет, скрутит в бараний рог и глазом не поведет.

— Н-ну? — хрюкнул снова человек за столом. — Рассказывай, кто ты такой и откуда.

И поднял на Евхима Бабая глаза, прошил его насквозь.

Евхим не привык иметь дело с начальниками, не привык отвечать на какие бы то ни было вопросы. Смутился, затоптался на месте. Все, что нужно было сказать, напрочь вылетело из головы. Не находил слов, не было их, и все тут! Вернее, слова-то были, но какое из них выбрать, какое из них окажется спасительным?.. Этого-то Евхим Бабай и не знал.