Великий лес

Люди позднее говорили, что никогда не видели его таким вдохновенным и гордым, как тогда, в ту минуту.

XXIII

Долго стоял Евхим Бабай в нерешительности, когда привели его в подвал какого-то кирпичного дома, открыли дверь и впихнули в этот каменный мешок. Очень уж темно было там, где он неожиданно для себя очутился. Однако и освоившись, осмотревшись, увидел: тут не то что пройти — шагу ступить некуда. Всюду на полу сидели, лежали, стояли, прислонясь к стенам, люди. Главным образом такие же, как и он, крестьяне — мужчины, женщины.

— Это чего же вас тут столько? — удивился Евхим Бабай.

— Не у нас — у них спрашивай, — показав головою на дверь, ответил незнакомец, стоявший ближе других к Евхиму, с бородой, хотя совсем еще и не старый. — Они все знают. Без году неделя тут, в наших местах, а все знают! И кто когда кем был, и кто когда кому служил, и кто когда недоплатил или переплатил…

— Фигу с маслом они бы знали, если б мы сами не были такими языкастыми, не подсказывали, — послышался из угла чей-то рассудительный голос. — Словно дураки какие, пальцем друг на друга… Тот раскулачивал, а у того дядька председателем колхоза был. Тьфу!..

— Немцам что? — подняла голову, вмешалась в разговор женщина, которая сидела над развязанной котомкой, видно, перекусывала. — Им только бы нас поболе уничтожить, земля наша немцам нужна. У них, в неметчине, тесно, негде даже хаты ставить.

— Не мели чепухи, — повернулся к женщине бородач. — Земли и у нас, и у Гитлера хватает. Не из-за земли Гитлер войну начал.

— А из-за чего? — разинула рот женщина.

— Хочет, чтоб немцы все панами были, а мы рабами. Идеология такая фашистская, понимаешь.

— Да нет, — снова подал голос кто-то из угла, — Гитлер не потому на нас напал. Гитлер хочет коммунистов истребить, колхозы распустить. Чтоб жили, как когда-то, единолично.

— Жди, поживешь! Вот пристрелят — единолично лежать будешь, — осадил немецкого подпевалу бородач.

— Если б да кабы! Глядишь, и на том свете единоличия немцы не допустят. В общую могилу бросят! Да и не в могилу, а в яму, где глину брали…

— О-ё-ёй! — заголосила, запричитала женщина, уткнувшись лицом в котомку. — И за что наказание такое?

— За грехи. Не ценили того, что было, все чего-то получше хотели!

— Так это ж и правильно! А зачем похуже хотеть?

— Не подчиняться гадам, а бить их надо!

— Побьешь! За одного их злыдня наших вон по десять человек расстреливают!

— Всех не перестреляют!

— Вешать будут, травить газами, как прусаков.

— Бросьте! Почему это они нас, а не мы их?

— И то правда! Нас больше, мы и победим!

— Победили уже. Аж до Москвы отступили!

— И при Наполеоне отступали до Москвы. А верх все равно наш был! И туго придется тем, кто к немцам переметнулся, служить им пошел.

— Пока им туго, нам уже невыносимо.

— Вынесем! «Вынесем все, что господь ни пошлет», — прочитал кто-то по памяти поэта Некрасова.

— На бога надейся, а сам не плошай.

— А чего нам плошать? Жили и будем жить.

— А как расстреляют?

— Ничего, дети останутся, внуки!

Подвал гомонил, люди высказывали всё, без утайки.

— Братцы, братцы, не распускайте языки! — предостерегал кто-то. — Фискалов остерегайтесь!

— А кто это — фискалы?

— Доносчики. Вот донесут, о чем мы тут говорим, — пропали!

— Волков бояться — в лес не ходить. Подумаешь, Америку немцам кто-то откроет. Они и так знают, без шпионов, что мы их ненавидим.

— Ненавидеть-то ненавидим, а лучше подале от лиха.

— Два раза не умирать.

— Да если б один был, так и помереть не страшно. А тут дети малые дома. Как они там, бедняжки?

— Не пропадут, люди присмотрят.

— Люди так не присмотрят, как сам.

— Истинная правда!

— Правда-то правда, но и сдаваться гадам, делайте, мол, что хотите, моя хата с краю, я ничего не знаю…

— Хо-хо, кто это там такой смелый? Вот попадешь к Кондрату Астаповичу, посмотрим, что запоешь.

— А кто такой Кондрат Астапович?

— Начальник полицейский.

— Знаю, что начальник полицейский. Но кто он, откуда взялся?

— Да, видать, из этих, из кулаков.

— Ты думаешь? Х-хе…

— А кто же?

— Немцы с собою привезли. А кто он — никто толком не знает. Разве что сам…

— Не-е, так не бывает, чтоб никто не знал. Жена же у него, дети есть.

— В том-то и штука, что один живет.

— К нашему берегу ничего путного не пристает.

— Не говори чего зря. Боговик был, Роман Платонович… Это голова, человек!

— Был, да сплыл.

— Если жив — не у нашего берега, так у другого объявится, выплывет. Хорошие люди долго живут. Даже и погибнут, а все одно живут. В памяти людской…

— Пить, пи-ить! — простонал кто-то.