Великий лес

— Надо бы, — вздохнул тяжело, во всю грудь, Иван. — Пытался я, несколько раз пытался. Да вот уперся старик. Чужой я ему. Считай, с пятнадцати лет не живу дома. Отвыкли — он от меня, я от него. Да и живу не так, как ему хотелось бы, чтоб я жил. У меня обо всем иные представления, я верю в коллектив, знаю, что только сообща, заодно люди могут победить нищету, справиться с любым горем. Один человек, как бы он ни был силен и мудр, — ничто в сравнении даже с маленьким коллективом. Конечно, коллективу тоже нужны сильные, башковитые люди, нужны руководители. И вот задача — соединить одно с другим. Тогда… нам ничто не страшно, тогда мы непобедимы. А батька наш: «Если я не за себя, так кто же за меня?..», «Мне никто ничего в жизни просто так, даром, не давал, если своего не было», «Где много хозяев — там мало порядку…» Э-э, да что говорить, — махнул рукой Иван. — Расскажи лучше, как вы там живете.

— Да живем, — обронил неохотно Костик и отвел от брата глаза, посмотрел вверх, на небо — по нему, высокому, просторному, атласно-голубому, плыли, кудрявились, спешили куда-то легкие, словно из ваты, облака.

— Слышал, из школы тебя исключили, — подсказал Иван, хотя, прежде чем исключить Костика из школы, приходил к нему, Ивану, директор Андрей Макарович, советовался, что делать, терпеть, мол, Костикове поведение больше нет никакой возможности, и сам хлопец не учится, и другим не дает, урок за уроком срывает…

И вместе с тем исключать вроде бы тоже не дело: конец учебного года, к тому же — родной брат председателя сельсовета. Он, Иван, вскипел тогда: «При чем здесь я и моя должность? И ставить в зависимость… Гм…» И эти слова, наверно, решили все — директор подписал приказ, набрался-таки духу исключить Костика.

— Ага, исключили, — мотнул лобастой, давно не стриженной головой Костик, и не понять было, то ли он огорчен, жалеет, что так случилось, то ли рад.

— И что ты думаешь делать дальше? — Некогда еще было думать.

Иван смотрел на брата, и жаль ему было Костика, до слез жаль. Рос, почитай, без матери, та умерла, когда ему не было еще и пяти лет. Отец, братья, сестра — в вечных своих заботах, в грызне. Не до Костика им всем! Очень даже может быть, что никто ни разу по душам не поговорил с ним, не пытался понять, чем он живет, о чем думает. И одет-то… Черные, кое-как залатанные на коленях, скорее всего Хорой, штаны из чертовой кожи, нестираная, выгоревшая до желтизны — когда-то была зеленая, — вся в пятнах рубашка. «И в школу конечно же вот так ходил. А хлопец-то вон какой вымахал. Э-э, я же мог ему помочь, купить что-нибудь из одежды. Не подумал, не подумал об этом!» — пронеслось в голове у Ивана.

— В колхоз пойдешь?

— Я же говорю: не думал еще, куда пойти. Может, в колхоз, а может… — помолчал, сглотнул комок в горле, не дававший говорить, и закончил: —… может, в Гудов, на завод.

— А в школу?

— Так меня же исключили.

— А если б тебе извиниться, пообещать, что не будешь срывать уроков, мешать другим и сам станешь хорошо учиться? Возьмешь себя в руки, перестанешь озорничать, а? А то ведь… Слушать стыдно, что ты вытворяешь. Большой парень уже, не ребенок…

Костик снова сжал губы, думал. Шевелились, путались на голове легкие, почти белые льняные волосы — откуда-то с болота повевал ветерок. Ласковый, теплый летний ветерок, доносивший с собою густой медвяный запах цветов и трав.

— Нет, извиняться я ни перед кем не стану, — сказал наконец, как о выношенном, раз и навсегда решенном, Костик.

— Гордость не позволяет?

— Нет. Не в этом дело.

— А в чем?

Костик какое-то время внимательно, сосредоточенно, как будто видел их впервые, рассматривал свои ноги в поношенных, давно не знавших гуталина, с белыми, вытертыми носками, зашнурованных черными нитками башмаках. Потом вдруг сказал, как отрезал:

— Нет, проситься назад в школу не стану.

— Значит, стыдишься… Учителей, учеников тебе стыдно, на глаза им боязно показаться.

Костик ничего не ответил. Втянул в плечи худую, жилистую, с острым кадыком шею и молчал.

— Так что, и совсем думаешь бросить школу? — спросил немного погодя Иван.

— Посмотрю. Лето вот пройдет, будет видно.

— Может быть, ты и прав. Потому что… Если и попросишься, могут… не принять. Особенно после того… — нарочито медлил, тянул Иван.

— После чего? — насторожился, поднял голову Костик.

— Ну, после того, как… Ты же Вере Семеновне камнем в окно запустил.

Костик так и подскочил словно ужаленный.

— Откуда ты это взял?

— Вера Семеновна в сельсовет приходила. Хочет в суд на тебя подавать.

— За что — в суд? — В глазах у Костика мелькнул испуг. Настоящий, неподдельный испуг.

— Как — за что? Окна по ночам бьешь, мстишь…

— За что я мщу? — совсем растерялся Костик.

— Да, говорит, за то, что из школы тебя исключили. Хотя она… была против исключения.

— Против? — подался вперед всем телом, привстал на скамейке Костик.

— Говорит, что против. Да дело не в этом. Если ты станешь бить окна всем учителям, кто был за то, чтобы тебя исключить, то… — Иван предостерегающе покачал головой, — ты далеко зайдешь.

— Я не мстил Вере Семеновне, — решительно, твердо сказал Костик.