Великий лес

«Следы заметет начисто, — радовался Василь. — Если жена и не пустит в хату — не беда, обратно в лес вернусь. Только бы чего из харчей раздобыть… Да с нужными людьми встретиться, расспросить, что где делается…»

К своему двору подошел с огородов: показываться на улице побоялся. «Еще нарвусь на кого-нибудь, узнает… Нет, лучше без этого…» Перелез через прясло, тихо-тихо подкрался к окну, постучал в раму. Три раза, как когда-то, когда был еще хлопцем и приходил к Поле ночевать.

«Узнает или не узнает? — колотилось в груди сердце. — А если узнает — отворит ли, пустит ли в хату?»

Поля догадалась, кто стучит. Даже не спросила: «Кто?» Сразу же, не подходя даже к окну, пробежала в сени, отворила дверь.

Он, Василь, неловко взобрался на крыльцо, переступил порог, еще не зная, как его встретят, что он скажет в свое оправдание. Шел с опущенной головой, как осужденный на плаху. И в первый момент растерялся, ощутив на шее руки жены, когда она, теплая и домашняя, повисла на нем, прошептала:

— А я тебя так ждала…

Что-то мокрое побежало по его давно не бритым, заросшим щетиной щекам.

«Слезы… Или снег растаял?»

Закрыл сени, взял, подхватил на руки жену и пошел, стараясь ступать как можно тише, в хату. В молчании, ничего не говоря, словно пьяные, охмелевшие от встречи, прижимались друг к дружке, целовались. Наконец, не в силах больше стоять на ногах, он, как и был, с Полей на руках, сел на лавку.

— Почему ты так долго не приходил? Где ты был? — спрашивала, шептала Поля, словно сквозь сон, словно не помня себя, не понимая, что она говорит, делает.

— Так ты же прогнала меня, — наконец осмелился Василь выговорить то, что его мучило.

— И ты поверил?.. Боже мой, до чего вы, мужчины, недогадливые! Это ж я нарочно, на людях, чтоб все слышали… А в душе… Если б ты знал, что творилось у меня в душе, особенно когда ты поверил, ушел со двора. Думала, ты уже никогда не вернешься, не увижу тебя больше…

Поля снова заплакала, но не от отчаянья, нет, — от радости, что Василь рядом, дома.

— Но ты же… Ты могла мне сказать, а потом уже ругаться, гнать… — с усилием промолвил Василь.

— Я сама об этом думала. Но когда тебя уже не было, когда ушел ты от нас. И ночами почти не спала… — призналась она. — А ты все не идешь и не идешь…

Она еще крепче прильнула к нему, стала жарко, взахлеб целовать…

Потом они говорили, говорили долго и подробно обо всем, что передумали, что пережили друг без друга, когда были врозь.

— Немцев я шибко боялась, — рассказывала Поля. — А они приехали-и уехали. Начальство только поставили…

— А дети, как дети? — спрашивал он.

— Дети ничего, только без папки скучают. Походят, походят да и спросят: «Зачем ты, мама, так кричала на папку? Где он теперь?» Поп приезжал крестить детей, так я своих не повела. А если кто спрашивал, почему не веду, говорила: «Они у меня давно крещенные, я не ждала, пока в Великий Лес поп приедет».

— А может, и правда, может, раньше покрестила? — спрашивал Василь.

— Да нет, что ты… Я бы тебе сказала. Без твоего согласия, без тебя я ничего не делала и не смогла бы сделать. Есть и то варю без всякого интереса, когда знаю, что не поешь. И невкусно у меня получается. А ты, ты расскажи, как жил, где был…

— Я?.. В лесу.

— Один?

— Да считай, что один.

— А Иван Дорошка?

— Его послали куда-то далеко, не вернулся еще.

— И где ж ты ночевал?

— Где придется. В стогах сена, а вот недавно логово себе под выворотнем устроил.

— А ел что, чем питался?

— Ел? Пек бульбу, жито сырое жевал…

— И сейчас, конечно, голоден, есть хочешь?

— Не помню уже, когда и ел. Если б не голод, не холод, думаешь, пришел бы в деревню?..

— Господи! А я…

Поля подхватилась, метнулась к печи, что-то принялась оттуда доставать, носить на стол. Встал и Василь.

— Я не только есть хочу, мне бы переодеться… Да если б еще и помыться…

— Погоди, сейчас что-нибудь придумаем…

Поля опять подошла к печи, приняла заслонку, вытащила на припечек огромный чугун.

— Как знала, что ты сегодня придешь. Воды в чугун налила и в печь поставила… — говорила она тихо. — Вылью в ушат, помойся. А я тем временем и белье тебе достану…

Она выдвинула на середину хаты ушат, вылила в него из чугуна воду.

— Тише, детей не разбуди…

— Ну и что как разбужу?

— Лучше бы им не видеть меня дома. Я скоро пойду.

— Куда ты пойдешь? — с испугом в голосе спросила Поля.

— Как — куда? В лес.

— Тебя там кто-нибудь ждет?

— Да нет, никто не ждет.

— А никто не ждет, так и нечего спешить. Дома поживи.

— А немцы?

— Немцы к нам всего один раз приезжали.

— А вдруг опять приедут?

— Ну и что? Спрячешься.

— Где я спрячусь?

— На чердаке. Или на сеновале. Только бы никто не видел, что ты здесь, в деревне. Отоспись хоть, поправься малость.

Была в словах жены своя, женская логика. И он, Василь, поддавался, подчинялся этой логике. Тем более что надо было встретиться с людьми, поговорить. И пожить дома, в деревне, было бы не худо. Даже не то что не худо — просто надо было пожить.

— Если ты не боишься… За себя, за детей…

— Ой, что ты такое говоришь! За всех я боюсь… И за тебя тоже. Да не стой ты, вода же остынет…