Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

Лишь в начале апреля мне стало известно — одна из служанок проговорилась, — что моя мачеха-мама еще с января тайно, по ночам, с ее помощью стала ткать для меня взрослую белую тогу.

Изготовив для меня тогу, Лусена в мартовские иды пришла к Руту Кулану и сказала ему:

«Мальчик мой сирота. Ты не мог бы оказать нам милость и послезавтра надеть на него взрослую тогу. В июне он станет совершеннолетним».

«Доживем до июня — тогда и поговорим», — ответил хозяин.

«Но в Риме, как я знаю, обряд совершеннолетия справляется на Либералиях. А Либералии…»

«Ты не в Риме, женщина», — прервал ее гельвет и выпроводил из своего кабинета.

С помощью великих богов дожили. Но когда в июньские календы Лусена снова явилась к Кулану, тот опять отказался. Он сказал:

«Я, хоть и римлянин, но «косматый», как вы нас называете. А сын твой из всаднического рода. Не подхожу я ему».

«Но кто же тогда наденет на него тогу? — спросила Лусена. — Я никого из римских всадников в Новиодуне не знаю».

«Наденут, когда придет время», — усмехнулся Кулан и снова спровадил растерянную Лусену.

III. Ты, Луций, конечно, не помнишь. Придется напомнить: я, Луций Понтий Пилат, родился в июньские ноны.

И вот в день моего гения, в июньские ноны консульства двух Секстов, Помпея и Апулея, за час до полудня к дому Гая Рута Кулана подъехал украшенный медью и покрытый коврами просторный экипаж — цизий, запряженный тройкой нарбонских мулов. Нас с Лусеной в него усадили, предварительно велев переодеться: Лусене — в белые длинные одежды, а мне — в тогу-претексту.

Хозяин наш, «косматый» декурион, тоже с нами отправился. Тоже весь в белом.

Мы думали, в храм нас везут. Нет. Экипаж нас доставил на виллу Гнея Эдия Вардия.

Там возле так называемой «плющевой перголы» — самой просторной из беседок, увитой плющом — был сложен высокий алтарь. Алтарь увит был вербеной и опоясан цветами. На нем ярко горел огонь.

А вокруг алтаря в белых длинных одеяниях стояли человек шесть или семь. Среди них я сразу же узнал одного из дуумвиров — не «косматого», а «исконного», — а также двух своих учителей: Манция и Пахомия. Возглавлял группу, разумеется, Эдий Вардий, облаченный в так называемую «стеклянную тогу», через которую выразительно просвечивали две всаднические полосы на тунике-латиклавии.

Вардий велел Манцию возложить мне на голову венок из сельдерея. Манций суетливо исполнил его повеление.

Затем Гней Эдий приказал мне снять с себя тогу-претексту. Ее принял из моих рук не кто-нибудь, а действующий дуумвир нашего города!

А после сам Эдий подошел ко мне и облачил во взрослую белую тогу, однако, не ту, которую мне сшила Лусена, а другую, белоснежную, высшего качества, которую он для меня приготовил.

Заботливо драпируя меня в эту тогу, Вардий провозгласил:

— Этот молодой человек, Луций Поитий Пилат, по воле богов лишился своего отца, всадника Марка Понтия Пилата. Поэтому эту ответственную церемонию в присутствии городского дуумвира, учителей и матери Луция сына Марка совершаю я, всадник Гней Эдий Вардий, его наставник и с нынешнего дня опекун и патрон. У этого юного римлянина пока нет своего дома. Поэтому обряд совершается не в атриуме перед домашними ларами, а под открытым небом, осеняющим нашу великую империю — истинный дом для всякого истинного римлянина. Но тога, в которую я его облачаю, изготовлена в Риме и освящена в трех храмах: храме божественного Юлия, который прозвал прадеда этого Луция Пилатом; в храме Марса Мстителя на Новом форуме, дабы он, этот Луций, смог со временем отомстить за своего погибшего отца; и в храме Либера, Либера и Цереры у Большого цирка, куда все провозглашенные совершеннолетними приносят свои жертвы и свои молитвы, а он, наш Луций, не может сегодня принести, но тога его там побывала и, стало быть, Либер, покровитель возмужавших юношей, увидел и благословил.

После этой Вардиевой речи на алтарь щедро бросили ладан и стали совершать возлияние. Огонь сначала взметнулся и затрещал, выбрасывая вверх и в стороны гулкие сухие искры, а потом задымил и влажно зашипел.

Когда стали подносить медовый пирог — представь себе, все эти уважаемые люди чтили моего гения! — запели молитву. Пели почти все, славя великих богов. Не пел только я, и не пела Лусена. Я — потому что не знал слов. Лусена же… Я смотрел на нее и видел, что все свои силы она собрала, что называется, в кулак и старалась направить на то, чтобы не расплакаться. Она не только петь — она дышать боялась.

Когда молитва завершилась, Вардий, не сводя глаз с алтаря, произнес:

— Вы видели? Сначала дымок потянуло на север, в направлении Германии. А затем его развернуло и понесло на юг, в сторону Италии.

И, обращаясь в Лусене:

— Боги нам указали, женщина. Скоро твой сын поедет в Германию. А из Германии отправится в Рим. Там, судя по всему, его ожидает блестящая карьера. Ведь ладан ярко трещал, когда на юг потянуло.