Великий магистр революции

Хабалов держался до 28 февраля, изображая диктатора и выпуская соответствующие объявления, пока не оказалось, что «оборона наша безнадежна», потому что «у нас не только не было патронов, почти не было снарядов, но, кроме того, еще и есть было нечего». Выпустив из рук войска, он не мог даже поговорить по прямому проводу с ген. Ивановым, потому что, по словам барона Дризена, «хотя Гвардейский штаб отделен от дворца одной только Миллионной, храбрый генерал не решается перейти ее для разговора с Ивановым». 28 февраля Хабалов решил «очистить Адмиралтейство», и «все разошлись постепенно, оставив оружие»[21].

За день до этого Совет министров собрался в Мариинском дворце, собираясь распоряжаться в Петрограде. Беляев и Голицын решили сместить Протопопова, который был мишенью для насмешек Думы. Уволить министра мог только Государь; они велели Протопопову «сказаться больным» и стали составлять новое правительство. На пост министра внутренних дел, как пишет Покровский, «отыскали какого-то генерала, председателя или прокурора Главного военного суда, фамилию которого не упомню и которого решительно никто не знал, и решили не справляться о том, согласен ли он или нет, и возложили на него управление министерством». Министры послали в этот день все-таки и телеграмму Государю с просьбой объявить столицу на осадном положении, «каковое распоряжение уже сделано военным министром по уполномочию Совета министров собственною властью».

На этом самостоятельное правление министров закончилось, и эти достойные люди побежали. Добровольский просил приюта в итальянском посольстве. Протопопов вечером 27 февраля в грязной шубе явился в Думу со словами: «Я желаю блага Родине и потому добровольно передаю себя в ваши руки» — и объяснил, что нарочно плохо управлял страной, чтобы приблизить революцию[22]. Войновский-Кригер и Покровский, оставшиеся в Мариинском дворце, по словам самого Покровского, «затушили освещение и даже решили спрятаться (под столы) в надежде, что таким образом вошедшие в комнату, может быть, нас не заметят». Есть данные, что под столом в Мариинском дворце обнаружили и военного министра Беляева[23].

Отъезд Государя в Ставку означал, что столица остается в руках таких людей. Но, как мы увидим в дальнейшем, армия была в руках еще худших господ. Не уехать Он не мог. В то время как общество жило ожиданием переворота, Государь думал прежде всего о войне. К тому же надо сказать, что Протопопов, говоривший, что он один может спасти Россию, выбрал для этого очень своеобразную тактику. Ген. Глобачев описывает свой доклад о том, «как прошел день 9 января»: «Мною было доложено, что в этот день в Петрограде забастовало до 200 тыс. рабочих и что Охранным отделением были ликвидированы три подпольные организации, взяты три нелегальные типографии и много печатного нелегального материала. Протопопов тут же при мне позвонил по телефону к председателю Совета министров кн. Голицыну и доложил: «День 9 января прошел благополучно, забастовок не было — так, какие-то пустяки; мы арестовали три боевые дружины с большим материалом».

Большую роль в февральских событиях играло то настроение, под которым Милорадович при восстании декабристов сказал: «Я кончу один это дело» — и поехал на Сенатскую площадь говорить с мятежными войсками. В действиях Протопопова и особенно Хабалова заметно стремление не доводить до Государя подробностей событий, как будто происходящее в Петрограде — их личное недоразумение с рабочими и солдатами. При первых же обманчивых признаках успокоения 26 февраля утром Хабалов спешит донести Государю, что беспорядки прекратились. Хабалов долго пытался успокоить не то Его, не то себя, в результате невольно оттянул возвращение Государя из Ставки, и только 27 февраля, когда в Петрограде был создан «Исполком Совдепа», в дневнике Государя появилась запись о беспорядках, а Ставка, наконец, поняла, что «по-видимому, генерал Хабалов растерялся».

Ген. Лукомский в мемуарах подробно описал характерные переговоры, происходившие в этот день в Ставке. Около 12 часов состоялся разговор по прямому проводу Великого князя Михаила Александровича с ген. Алексеевым. Великий князь просил передать Государю, что, по его мнению, необходимо объявить о согласии на ответственное министерство. Алексеев доложил об этом разговоре Государю. Государь просил ответить Великому князю, что «благодарит за совет, но что он сам знает, как надо поступить». Позже была получена телеграмма от кн. Голицына, тоже об ответственном министерстве. «Генерал Алексеев, — пишет Лукомский, — хотел эту телеграмму послать с офицером для передачи ее Государю через дежурного флигель-адъютанта.

Но я сказал генералу Алексееву, что положение слишком серьезное и надо ему идти самому; что, по моему мнению, мы здесь не отдаем себе достаточного отчета в том, что делается в Петрограде; что, по-видимому, единственный выход — это поступить так, как рекомендуют Родзянко, великий князь и кн. Голицын; что он, генерал Алексеев, должен уговорить Государя.

Генерал Алексеев пошел.