Великий Магистр

— Вот кажну ошень тут море штоит… И как перебиратьша-то? Кабы я кожочка была молодая, перепрыгнула бы по кирпичикам-то… Да штарая штала, прыткошть уже не та, как бы в лужу не швалитьша… Бежображие, и никто ничего ш ней не жделает… Доченька… А доченька?

Это она ко мне.

— Что вам, бабуля?

— Да вот как бы мне череж лужу-то… Не поможешь?

Я кивнула телохранителям. Один из них, Люк, подхватив старушку вместе с её кошёлками на руки, перемахнул через лужу. Обалдевшая бабуля только охнула.

— Ой, милок, как ты это… шкакнул-то шибко… шпортшмен, што ли, ты?

— Спортсмен, спортсмен, — пробасил Люк.

— Шпашибо, шынок, храни тебя Гошподь, — рассыпалась бабка в благодарностях.

Она вползла в подъезд, и я перескочила на крыльцо. Раздолбанная дверь, загаженная лестница, вонь… Алкаши и коты справляли здесь малую нужду, да и большую, похоже, тоже нередко. И в этой забытой Богом дыре закончила свои дни моя бесценная маменька.

Обогнав по-черепашьи карабкавшуюся по ступенькам бабку, я поднялась на третий этаж и нажала на кнопку звонка.

Марина оказалась ядрёной девицей лет двадцати восьми, с пышными, чуть расплывшимися формами, круглыми щёчками-помидорчиками, шикарной золотистой шевелюрой, забранной в хвост, и густо накрашенными ресницами. Сочный алый рот просто утопал в щеках. Она словно сошла с картины Кустодиева «Русская Венера».

— Ой, здравствуйте! — густым, грудным голосом приветствовала она меня. — Вы Юлия, я сразу догадалась… Проходите, пожалуйста… Как вы быстро приехали!

Да, она жила и умерла здесь. Затхлое дыхание прошлого не могли освежить никакие аэрозоли, а от убогости этого жилища не могла отвлечь даже идеальная чистота, царившая в нём.

— …так уж получилось. Вы не подумайте, что я какая-то аферистка, которая присвоила себе её квартиру. Она в последнее время сильно болела, и я ей была вместо сиделки. Вот она в благодарность и отписала мне эту квартиру. У неё, кроме жилплощади, ничего и не было, никаких богатств…

Последние её дни были унылы и мучительны. Тюремный срок, хоть и небольшой, пустил её жизнь под откос. От былого благосостояния не осталось и следа.

Конечно, она не сама додумалась сделать это с отчимом, это Аврора устроила. Он остался жив, и он по-прежнему в Питере. А она умерла вдали от него.

— …проходите, пожалуйста, я чай поставила. Уж чем богаты, конечно…

Щекастая «Венера» выставила на маленький кухонный стол какие-то варенья-соленья, чашки-блюдца, печенье-конфеты. Её сдобные телеса колыхались, когда она челноком сновала от стола к шкафчику, пересекая тесное пространство кухоньки за три шага. Эти округлые, полные руки выносили из-под неё судно, стирали загаженные гноем пролежней простыни, мыли её в таких местах, о которых и подумать гадко. И получили неплохое вознаграждение — эту хоть и убогую, но всё-таки жилплощадь.

— Спасибо, ничего не нужно, — сказала я. — Мариночка, у меня сейчас совершенно нет времени заниматься похоронами, а поэтому я буду вам признательна, если вы возьмёте это на себя. Денег я вам дам.

Она остановилась посреди кухни и удивлённо захлопала ресницами — как они у неё вообще поднимались с килограммом туши на них?

— Но я думала, раз вы приехали, то сами будете… Она вам всё-таки мама…

— Не приехать я не могла, но у меня действительно нет времени, Марина, — сказала я с нажимом. — Какая сумма нужна?

Видимо, слово «сумма» подействовало на неё магически. Она ещё немного похлопала глазами, а потом сбегала в комнату и принесла какую-то мятую бумажонку.

— Вот, у меня всё уже подсчитано, — затараторила она, подсовывая её мне. — Памятник, ограда, гроб, могилку выкопать… Всё так дорого, так дорого…

— Короче, — перебила я. — Сколько?

— Вот, тут кружочком обведено…

Я достала чековую книжку и выписала чуть большую сумму. Марина повертела в руках чек. Похоже, ей было непривычно обращаться с такими документами.

— Пойдёте в банк и обналичите. Ничего сложного. Тут немного больше — с учётом комиссии.

Rest in peace, dearest Mother[2]. Requiem aeternam dona eis, Domine[3].

9.4. In vino veritas[4]

Мёртвые листья шуршали под ногами вперемешку с водой и грязью, окурками, фантиками, бутылками. Кстати, о бутылках: вон какой-то мужичонка бомжеватого вида собирал стеклотару, не брезгуя заглядывать даже в урны. Приставал к пьющей пиво молодёжи, клянчил:

— Вы, как допьёте, бутылочку потом… Можно вашу бутылочку?..

В мятом пакете у него звякал сегодняшний улов. К потёртому пальто пристали нитки, а стоптанным ботинком он наступил в собачье дерьмо. Из-под вязаной шапочки торчали седые пряди, нездоровая бледность покрывала одутловатое лицо с набрякшими мешками под глазами, нос…

Сальный нос с расширенными порами.

— Ну, здравствуй… папа.

Он уставился на меня, моргая заплывшими глазами и щурясь под больным осенним солнцем.

— Юля?..

Подслеповато улыбаясь, отчим смущённо теребил пакет с бутылками: неловко… в таком виде.

— Какая ты стала… Не узнать. Бизнес-леди! А ребятки… — Он с опаской глянул на Люка и Маркуса.

— Моя охрана.

— О как… Важная ты стала, с охраной ходишь… А я вот… Побила меня жизнь, да.