Великий мертвый

* * *

Едва Какама-цин кончил рассказывать о встрече с Кортесом, вожди гневно, перебивая один другого, зашумели, а потом как-то внезапно стихли и обратили взоры к Мотекусоме.

— А ты почему молчишь, Тлатоани?

— Думаю, сколько гарнизонов посылать, — отозвался Мотекусома.

Вожди удовлетворенно переглянулись. Тлатоани снова стал похож на себя самого прежнего — умный, решительный и не врет.

— Давай отправим туда всех, — решительно рубанул воздух ладонью Какама-цин.

Мотекусома и Повелитель дротиков быстро переглянулись.

— И оголим наши северные рубежи? — издевательски усмехнулся Повелитель дротиков. — Ты этого хочешь, Какама-цин?

Молодой вождь на секунду смутился, но только на секунду.

— Кроме того, — напомнил Мотекусома, — воинов надо кормить, а наших зернохранилищ в тех краях нет. Семпоала отложилась, а с Тисапансинго мы пока не договорились.

— Так ты будешь воевать с ними или нет? — как-то уж очень непочтительно спросил Какама-цин.

Мотекусома заглянул ему в глаза, и племянник — впервые — их не отвел.

— Буду, — кивнул Мотекусома. — Я предлагаю направить восемь тысяч воинов… хотя главное — вовсе не в их числе.

Вожди переглянулись.

— А в чем?

— Главное, застать кастилан врасплох, — медленно проговорил Мотекусома, — а для этого нужны две вещи.

Вожди превратились в слух.

— Договориться с Тисапансинго о тайном размещении наших гарнизонов — на любых условиях… — Мотекусома обвел членов совета внимательным взглядом. — Понимаете? На любых.

* * *

Когда падре Хуана Диаса известили о походе в Тисапансинго, он крестил «военных жен» сеньоров капитанов, с удовольствием отмечая, что, по крайней мере, воды недоумевающие сарацинки не боятся. Местные женщины вообще обожали мыться, как ядовито отметил брат Бартоломе, «словно горностаи». Однако, мужчин эти дикарки, что удивительно, стеснялись, и падре Хуан Диас все чаще подумывал, что привить им католические принципы большого труда не составит.

— Ну, так вы идете, святой отец, или нет? — нетерпеливо топтался на берегу посланец от Кортеса.

— Иду-иду…

Падре Хуан Диас одну за другой отправил окрещенных женщин в руки брата Бартоломе — для проповеди, а сам отправился надевать хлопчатый панцирь; после боя в Сентле он к безопасности бренного тела относился вдумчиво.

Пожалуй, будь его воля, он бы в Тисапансинго не ходил, но падре Диас до сих пор не держал в руках местных священных текстов, а именно они более всего интересовали Ватикан.

Нет, Хуан Диас искал, — постоянно, — но до сих пор встречал в здешних городках лишь сложенные гармошкой бухгалтерские счета со столбиками примитивных, в виде точек и полосок, цифр. И лишь в Семпоале жрецы показали ему свое Священное Писание, однако, из-за ссоры по поводу смены богов невестами все рухнуло. Даже копию не разрешили снять.

«Кортес прав, — печально признал Хуан Диас и пристроился в хвост колонны конкистадоров, — в делах веры мавров силой не убедишь… надо бы мне сдерживаться».

* * *

К Тисапансинго они подошли на третий день. Встали неподалеку от города и, стремительно соорудив неподалеку от дороги виселицу на тринадцать персон — точно по числу святых апостолов и Христа, — под руководством лекаря Хуана Каталонца выловили на полях тринадцать сарацинских баб.

Только что пропалывавшие поля с подросшим маисом сарацинки вступили в пререкания, затем попытались орать, но Каталонец это решительно пресек и, после коллективной — всем отрядом и шепотом — молитвы баб вздернули — на счастье.

— Инквизиции на него нет, — хмуро пробормотал брат Бартоломе.

— Кто-кто, а уж ты помолчал бы, — обрезал его падре Диас; он прекрасно слышал, что и монах в совместной мольбе участие принял.

Понятно, что святым отцам все это не слишком нравилось, но ни разрушать солдатскую традицию, ни, тем более, связываться с Каталонцем, ни тот, ни другой не рисковал.

Да, по правилам, Каталонца следовало предать церковному суду, и, как говорили, тот уже попадал в руки инквизиции — еще в Кастилии. Но здесь он был неуязвим. Именно Каталонец лечил солдат заговорами и человечьим жиром. Именно Каталонец лучше всех мог раскинуть карты или даже кости и тут же выдать человеку все, что его ждет, — до деталей. И именно Хуан Каталонец подсказал солдатам перед заходом в каждый город ставить виселицу на тринадцать веревок. И это всегда приносило удачу.

Но главное, в отряде все знали: этому лекарю человека угробить, — что вошь меж ногтей раздавить, и потому Каталонец делал, что хотел.

А назавтра, после ночевки, как всегда, поутру, в самый сон, отряд ворвался в Тисапансинго. Только на этот раз выскочившими из домов вооруженными мужчинами занялись не арбалетчики, а семпоальцы.

— Так, — развернулся Кортес к нотариусу, — начинай зачитывать.

Ко всему привычный Диего де Годой вытащил потрепанную тетрадку с «Рекеримьенто» и начал:

— От имени высочайшего и всемогущего всекатолического защитника церкви всегда побеждающего и никогда и никем не побежденного…

Кортес привстал на стременах. Вооруженные арканами семпоальцы уже взяли самых сильных, самых желанных их кровавым богам воинов.