Великий Моурави 2

тушин уверял, это не бык внутри земли чешет железную спину, а огонь рвется

наружу. Не надо резать, - уговаривал он, - на перекрестке горных троп

черного козленка и ставить у жертвенника зажженную свечу, а лучше поставить

крепкие столбы в саклях. Поставили. Через год бык снова зачесал железную

спину. Камни и деревья упали, столбы в саклях тоже. Над тушином много

смеялись, но слабоголовый не успокаивался. Когда Мегой загородил луну, он

посоветовал не отгонять Мегоя метанием в него множества стрел - это может

разозлить Мегоя, и злой дух навсегда загородит луне путь, а лучше задобрить

пением. Но ни хелхои, ни деканозы уже словам не поверили и заставили

слабоголового поклясться.

- А какую клятву надо произнести? - быстро спросил Георгий.

- У нас две клятвы. Первая - когда человек клянется, он три раза

обходит вокруг жертвенника, держа боевое знамя - Алами. Другая клятва -

человека ставят на колени около могилы его предков, перед ним кладут ослиное

седло и сосуд, из которого кормят собак, и деканоз говорит: "Усопшие наши!

Приводим к вам этого человека на суд, предоставляем вам полное право над

ним: отдайте его, кому хотите, в жертву и услужение и делайте с ним, что

хотите, если он не скажет истины".

- Я готов на обе клятвы. У меня здесь нет могилы предков. Поставьте

ослиное седло и собачий сосуд перед могилой предков старого Датвиа. Он погиб

от персов два года назад. Пусть я буду рабом всех мертвецов, если лживо

уверяю в своих намерениях.

- Хорошо, Георгий Саакадзе, ты со знаменем Алами произнесешь перед

алтарем клятву.

Под скалой на площади уже шумели тушины.

Георгий стал около дерева, выставив вперед по-тушински правую ногу.

Наконец появились хевис-бери и старейшие. Анта встал на пригорок.

Отсюда все могут его видеть и слышать.

- Тушины! Георгий Саакадзе, которому народ Картли за победу над турками

в Сурамском бою дал почетное звание Великого Моурави, на благое дело зовет

тушин, на войну с разорителем наших грузинских земель.

Вперед выступил пожилой тушин.

- Я Георгия Саакадзе хорошо знаю, победу над турками он одержал, персов

тоже он привел. Прошло два года, а кто забыл, как в славном бою погибли мой

отец Датвиа и мой сын Чуа... Погибли - это не беда, каждый тушин желает

умереть не на тахте, а сражаясь с врагом... Но помните, тушины, как

проклятые богом персы повесили в Греми тринадцать павших в битве храбрецов?!

Кто забыл повешенных Датвиа и Чуа?!

- Никто не забыл!

- Никто, никто! - Ты будешь отомщен, Гулиа!

- Отомстим, отомстим! - кричали тушины.

- Отомстите? А слушаете Георгия Саакадзе, виновника нанесенного

оскорбления, виновника гибели грузин. Забыли, кто указал дорогу заклятому

врагу?

Народ молчал.

Вперед выступил Георгий. Он знал, как надо говорить, когда слушает

площадь.

- Отважные тушины! Я пришел к вам один, как воин, за воинской помощью!

Не оправдывать себя пришел, а говорить о судьбе Картли и Кахети. Сейчас надо

забыть все обиды и ошибки. Персидский ханжал навис над грузинской землей.

Обрушимся на извечного врага. Я обещаю вам победить и еще обещаю - после

победы я снова приду к вам один, и тогда судите меня.

Георгий снял с себя шашку и протянул хевис-бери.

По площади пронесся сдержанный гул. Эрасти вздрогнул, тревожно

оглянулся и приблизился к Саакадзе.

Анта, взяв у Георгия шашку, сурово посмотрел на горячившуюся молодежь.

- Я всем пренебрег: дворцы, почести, богатства, - все бросил под ноги

своему коню и пришел отомстить заклятому врагу, - продолжал Георгий. - Вы,

тушины, - горцы, мы, картлийцы, тоже горцы. У вас один враг - шамхал, а мы

окружены врагами, как озеро берегом. Ваш щит - горы, и путь ваш простой, наш

щит - собственная грудь, и путь наш вокруг озера. Я хочу прорвать преграду,

хочу объединить грузин, хочу превратить озеро в бурную реку. Кто скажет -

мои намерения вредны народу? Вот отважный Гулиа о своих витязях говорил. О

Датвиа и Чуа помню и я, Георгий Саакадзе. Пусть у меня в бою конь ослепнет,

если я скажу неправду. Старшего сына своего, Паата, я заложником оставил

шаху Аббасу. Оставил, чтобы отомстить за тысячу тысяч Датвиа и Чуа...

Тишина оборвалась. Голоса ударились в голоса. Так камень ударяется о

камень.

Заглушая гул, Георгий крикнул:

- Я все сказал. Окажете нам помощь - слава вам, откажете в помощи - не

остановимся мы. Поступайте, как подскажет вам народная совесть.

На площади сквозь общий шум прорывались возбужденные голоса:

- Послушаем хевис-бери! Послушаем!

Анта выступил вперед. Площадь замерла.

- Тушины! Вы слышали Георгия Саакадзе. Кто из тушин помнит, чтобы наши

предки отказывали другу в отважном деле?!

- Никто! - закричали тушинские витязи.

- Нет, наши предки не опозорили нас, и мы не опозорим их память!

- Лучше человеку надеть покрывало своей жены, чем оскорбить друга,

отказавшись стать рядом с ним в битве!

- Пусть я умру у тебя, хевис-бери, если мысли мои уже не на поле битвы!

- Придется нам лишний раз замахнуться шашкой!

- Пусть у того, кто изменит обычаям предков, переломится меч,