Великий Моурави 2

Джавахишвили беспокойно заерзал на скамье. У него шумело в ушах.

Цицишвили отшатнулся, ему показалось, что сам он тоже закружился вместе с

дервишами.

Джавахишвили ринулся в дверь, за ним, пошатываясь, последовал

Цицишвили.

И когда эфенди вышел во двор, он застал князей у решетки ограды

отдающими дань морской болезни.

Тут эфенди счел своевременным обрадовать князей: они сегодня удостоены

приглашением султана на торжественный обед в Серале. Падишах мира Ахмед

Первый также удостоит князей в полдень беседой.

Большой Сераль казался городом, окруженным стенами.

Первые ворота Цицишвили и Джавахишвили проехали рысью. На князьях

переливались малиновые куладжи, отороченные мехом, шаровары из синего

бархата, спадающие на белые сафьяновые цаги с золотыми кистями. Каракулевые

папахи, шелковые рубашки, алмазные ожерелья и драгоценное оружие на

золоточеканных поясах дополняли княжеский наряд.

Вторые ворота князья проехали шагом и в течение получаса ждали под

сводами ворот у "порога счастья". Наконец появятся дежурный торбаши, и

князей ввели под широкую арку, где в боковых нишах торчали выставленные на

кольях головы провинившихся. Князья вспомнили рассказы путешественника и

теснее придвинулись друг к другу, нащупывая спрятанное оружие. Наконец они

прошли большой двор неправильной фермы, усаженный деревьями, сквозь которые

виднелись изящные здания. Абу-Селим-эфенди нарочно вел князей через весь

Сераль. Они шли по лабиринту зданий, дворов, садов, террас. Эффенди пояснил

- эта часть двора называется Ода. Здесь находятся покои султана и комнаты

приближенных. Вот комнаты белых евнухов, вот - черных евнухов, вот - личной

свиты, вот - охраны.

В селямлик - в "комнате приветствия" - их встретил пожилой капу-агасси

- начальник дверей, - под чьим наблюдением находилась вся мужская половина

Сераля.

Но бесчисленное количество залов не поразило князей ни своими

размерами, ни роскошью. "Дворец шаха Аббаса куда великолепнее", - подумали

они.

Наконец князья вошли в длинный зал "освежения". По стенам тянулись

убранные шелковыми коврами, подушками и мутаками низкие тахты. Посередине

журчал фонтан. Сквозь решетки проникал чистый морской воздух.

- Падишах мира, - сказал Абу-Селим-эфенди, - здесь проводит первые

минуты отдыха после обеда.

Распахнулись позолоченные двери, и князья вступили в тронный зал,

вмещавший "все чудеса мира".

Скудный свет проникал через позолоченную решетку в небольшой зал

неправильной формы. Только трон османов поразил князей необыкновенной

роскошью: под шелковым балдахином, поддерживаемым четырьмя маленькими

колоннами, сверкали созвездиями драгоценные камни и жемчуга. Освещались

только передние колонны, трон и задние колонны тонули в полумраке. Князья

поняли: султан может хорошо видеть послов, но послы не должны видеть

выражения лица султана.

Вечером князья вернулись домой, очарованные беседой с Ахмедом Первым и

обильной изысканной едой, за которой говорилось только об усладах жизни.

Они радовались достигнутому соглашению, выгодному для них. Радовались,

с какой ловкостью отклонили домогательство султана прислать ему в аманаты -

залог верности - княжеских сыновей и даже царевича Вахтанга, двоюродного

брата Луарсаба.

Не провел их и везир Осман-паша в торге о количестве турецких войск и

стоянок янычар.

Князьям удалось настоять на выработанном Шадиманом плане. Решили, что

вслед за ними для подписания соглашения с царем Луарсабом должен

незамедлительно выехать Абдул-паша.

Полная дипломатическая победа и возможность поскорее вернуться в Картли

сгладили воспоминание о тревожно проведенных днях.

Князья, стоя на фелюге, под парусами, особенно сердечно попрощались с

Абу-Селимом-эфенди и подарили ему на память пресс для усов картлийской

работы...

Через несколько дней фелюга с попутным ветром причалила к Батуми,

откуда ночью князья тайно переправились в Гонио, крепость на берегу Чороха.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Отвесная скала, на вершине которой высился монастырь святой Нины,

обрывалась над темной пропастью.

Дорога к монастырю шла ущельем, потом лесом по скалистым горам, где и

конь с трудом двигается и пешеход устает. Церковь монастыря гнездилась в

углублении скалы.

Окна и двери церкви украшала изящная каменная резьба, а стены -

живопись. Особенно выделялась большая икона - святая Нина с крестом, увитым

ее волосами, спускается по горе, выкрашенной в желто-розовый цвет. Широкая

белая полоса окаймляет ступенчатые зубцы гор. Это - любимая икона инокинь,

перед ней всегда ярче горит лампада.

У раскрытого окна в монастырском кресле сидела молодая игуменья. Ее

золотистые волосы были тщательно запрятаны под черную повязку. Синие глаза

прикрыты густыми ресницами. Это была Нино, дочь ностевского пастуха Датуна,

когда-то в юности любимая Георгием Саакадзе.

На подоконнике лежала раскрытая старинная книга в кожаном тисненом

переплете. Нино перевернула пожелтевшую страницу с четким каллиграфическим