Великий Моурави 4

Зураб, прояви внимание к старому витязю, он всегда верен своему слову, и на него

мы сможем положиться, когда направим мечи против изменников-князей. Их время

придет еще, будем громить совиные гнезда, громить беспощадно...

Неприятный холодок подкрался к сердцу Зураба. Он невольно поежился;

вероятно, проклятые мурашки все же забрались под его куладжу.

- Еще раз клянусь, Георгий, на меч Арагви можешь рассчитывать... Скажи,

на многих у тебя подозрение?

- Странно, Зураб, в Телави коршуны и шакалы побуждают царя повернуть

время вспять, то есть воскресить рогатки - одряхлевшие привилегии княжеской

власти, а ты даже не счел нужным там присутствовать.

- Не совсем понимаю тебя, брат мой. Нет дела мне до крикунов! Я свое

проведу... Может, потому и не поехал, чтобы тебе угодить...

Саакадзе не ответил. "Все ясно: Зураб знает, чего добиваются князья в

Телави, но то ли не сочувствует этому, то ли, не желая ссориться со мною,

поручил Цицишвили говорить за него...

Яркая звезда сорвалась с побледневшего небосклона и упала где-то за

окном. Бежан открыл глаза, задрожал и до боли сжал голову... И сразу все

пережитое вновь предстало пред ним.

Под покровом кахетинских лесов таится Алавердский монастырь. В большой

палате собралось высшее духовенство, князей не было, а царь хотя и прибыл в

монастырь, но для беседы уединился с приближенными советниками.

Решались дела церкви, но не они привлекли собравшихся: не все ли равно -

строить в этом году женский монастырь святой Магдалины или подождать до будущей

весны? Отправить шестьдесят монахов по городам за сбором марчили для новой иконы

или ограничиться тридцатью? Более важное предстояло обсудить: разумно ли

архиепископу Феодосию примкнуть к послам-князьям, с пышной свитой направляющимся

в Московию?

И тут, "яко огни в преисподней", разгорелись страсти. Большая половина

архипастырей настаивала на совместном с князьями посольстве: война - мирское

дело. Другие, опасливые, ссылались на доводы Моурави: не дразнить преждевременно

"льва Ирана". А потом то ли воспользовались предлогом, то ли у многих в душе

накипело, то ли толкнула зависть к возвысившимся у католикоса и отмеченным

милостями царя, - но посыпалось столько ядовитых слов, столько обличительных

речей, что Бежан невольно приоткрыл окно в палате и прислонил влажный лоб к

косяку. И как раз в тот миг Трифилий обозвал благочинного Феодосия - прости,

господи! - "слепым ежом", а Феодосий благочинного Трифилия - "увертливым ужом".

И, оба красные, с воспаленными глазами и трясущимися руками, так громили и

обличали друг друга, что чудилось, вот-вот дойдут до рукопашной.

Вдруг Трифилий разом успокоился и, пристойно усевшись на свое место,

оправил рясу и благодушно протянул:

- Преподобный Феодосий, поезжай с богом и предстань, окруженный пышной

свитой князей, во славу божию, перед русийским царем с челобитной о военной

помощи против персов. И вкусишь пользу на благо иверской церкови! Опять же не

забудь на открытом приеме лично преподнести самодержцу Русии и его ближним людям

подарки от царя Теймураза. И восхитятся лазутчики шаха Аббаса! Он - да будет ему

огнем дорога! - тоже сейчас торопится в Московию для передачи подарков и

скрепления военной и торговой дружбы...

В палате, внезапно потемневшей, воцарилась такая тишина, что Бежан

расслышал стрекотанье кузнечика, запутавшегося в густой траве.

"Что со мною? - беспокойно думал Феодосий. - Или воспользовавшийся моей

гордыней дьявол толкает меня на погибель? Увы, антихрист ужалит сперва Кахети.

Почему же подвергаю опасности Алавердский монастырь? А себя почему?! Воистину,

если господь хочет наказать, он раньше всего отнимет разум..."

Ударил колокол. Архипастыри облегченно перекрестились и смиренно

направились в трапезную принять полуденную пищу и предаться краткому сну.

Но Феодосию было не до сладостных сновидений... Он едва коснулся жареного

каплуна и почти не пригубил наполненного янтарным вином кубка. Сначала он долго

шептался в келье с Трифилием: имя царя Симона сплеталось с именем Шадимана,

потом имя шаха сплеталось с именем Шадимана. И испуганный Феодосий поспешил к

царю Теймуразу.

Когда архипастыри снова собрались в палате, Феодосий громко объявил, что

светлый царь Теймураз возжелал, чтобы посольство было духовное, тайное и малое,

и должно оно представиться патриарху Филарету и челом бить о церковных делах, а

о каких - огласке не подлежит.

Опасения Феодосия встревожипи царя: "Как, Шадиман может осмелиться через

подземный ход вывести Симона из Тбилисской крепости?! Но разве без участия

Саакадзе подобное возможно?.. Впрочем, обозленный посылкой пышного посольства в

Русию, хищник еще и не на то способен решиться".

А Феодосий, видя, как красные пятна покрывают лицо царя, продолжал

уверять, что Саакадзе, сговорившись с Шадиманом, водворит Одноусого в Метехи...

За эту услугу шах Аббас многое простит Саакадзе, - значит, только Кахети

подвергнется разгрому персов...

Не легко было переубедить упрямого царя, но еще одно веское упоминание о

Гонио, и так маячившей перед глазами Теймураза, вынудило его скрыть тщеславное