Великий Моурави 6

А Ибрагим, холодея, про себя молился, чтобы аллах сохранил ему волосы,

ибо они шевелятся так, точно вот-вот

выпадут из головы. И, не выдержав, выкрикнул:

- И никогда аллах не послал тебе жалость к истязаемым?!

- Слава аллаху, никогда! Впрочем, в один из дней я проявил, эйвах,

жалость. К кому? К красивому эфенди,

захваченному самим вали на ложе любимой жены. Обманутый призвал меня и велел

придумать новый способ истязания. Я

придумал. Но ночью ко мне проникли отец и братья беспечного и принесли богатства

на пять жизней за одно обещание

устроить эфенди мгновенную смерть. Соблазненный, я опустил руку на коран и

поклялся, что я так дотронусь до его сердца,

что он раньше, чем я еще раз моргну, будет мертв... На мое несчастье, эйвах,

случилось иначе. Не хватило площади, крыш,

улиц - столько правоверных сбежалось смотреть на истязание красивого эфенди.

Когда я поднялся на возвышение, народ

увидел у меня за поясом круглый топор, ножи и пилы, от радости взревел, как

хищный зверь: "Покажи, о палач из палачей,

как твоя рука верна тебе!"

А эфенди бескровными губами прошептал: "Помни, ты поклялся на коране!"

Не обращая внимания на нетерпеливые крики, я вынул из кожаных ножен

тонкий и длинный, как молния, нож и,

взором обозначив, где бьется сердце, умело пронзил его. Эфенди даже не

вскрикнул, но, свидетель шайтан, вали так

закричал, будто казненный упал не на помост, а на ложе его, вали, любимой жены.

Машаллах! Многие бросились бежать. И

если б не ходжа, которого отец эфенди тоже подкупил, я был бы изрублен на месте.

Но ходжа, важно приглаживая белую,

как хлопок, бороду, подошел к бесновавшемуся вали и громко сказал:

"О бесстрашный паша, как можешь осуждать желание аллаха? Не иначе как

эфенди успел чем-то угодить небу, и

аллах послал ему смерть бабочки, - у эфенди разорвалось от ужаса сердце. Пусть

родные возьмут бездыханное тело и

поступят с ним, как с угодным небу правоверным". Вали остолбенел. Ходжа славился

святостью, у ворот его дома два раза

видели коня пророка, серебряного Альбарака со звонкой хрустальной гривой. Не

отдав тело казненного на поругание, вали

ускакал прочь, а родные под ликующие возгласы изменчивых зевак унесли на

носилках эфенди и после предания земле

посадили у его изголовья два кипариса.

- О ага Мамед, ты тоже радовался?

- Пусть шайтан подавится такой радостью!.. Хоть я и не был изрублен, но

тогдашний вали запретил поручать мне

выгодные казни, ибо рука моя, как утверждал он, превратилась в прогнивший

тростник. Восемь лун я ходил как

потерявший голову. Даже друзья, мясники на базаре, стали избегать меня и

презрительно называть прогнившей рукой. А я,

в бессилии сжимая кулаки, смотрел, как другие, ничтожные палачи, не умеющие и

освежевать человека как следует, портят

осужденных своими глупыми истязаниями вроде откусывания ушей. Смотрел и мучался,

пока добрый ангел не решил, что

я чересчур наказан, и не послал мне случай, который спас меня от вечного позора.

В чем провинился богатый паша из Измира, я не знал, но грозный капудан-

паша повелел истязать его долго и всем

набором ножей и пил. С возмущением я взирал на неопытного палача, который резал,

пилил, колол, а паша хоть и корчился,

но не издал ни одного стона. Толпе на площади и крышах неистовствовала,

оскорбительными криками и проклятиями

выражая свое возмущение и досаду. Тут я не вытерпел, выхватил из-за пояса

марокканский кинжал с начертанным на

лезвии призывом: "Отсекайте им головы и рубите им пальцы!", оттолкнул палача и,

в приливе чудесных сил, все, что

приготовил когда-то для эфенди, испробовал на паше. Напоследок я отделил у паши

одно ребро и ловко воткнул ему в рот.

Он выплюнул и огласил площадь страшным воплем. Толпа от удовольствия взревела...

Ты что, улан? Неужели я плохо рассказываю, что заткнул уши?.. Вот

посмотри, я великолепный наряд паши из

Измира повесил отдельно, на почетном месте, ибо благодаря его стойкости вновь

стал главным палачом.

Еще долго описывал палач свою работу, а Ибрагим с отчаянием думал, что

рухнула последняя надежда если не

освободить, то по крайней мере обеспечить Моурав-паше и всем "барсам" легкую

смерть... которая наступает быстрее, чем

успевает моргнуть глаз.

Очнулся Ибрагим от страшного, душераздирающего крика. Палач вплотную

подступил к Ибрагиму, обдавая его

своим тошнотворным дыханием.

- Улан, дай амулет, и если он поможет...

Ибрагим поспешно вынул янтарный амулет с изображением дракона и

нарочито грозно предупредил:

- Сам не смей дотрагиваться! В нем заключена душа чудовища,

управляющего миром джиннов. Отдай старой

женщине, пусть положит на сердце твоей жены, и она сразу родит.

"Неужели я верю в помощь амулета? - пожал плечами Ибрагим. - Разве не

учил меня мой благородный отец Халил,

что ложь уродует человека? Но один мудрец оспаривал эту истину, утверждая, что

ложь состоит на службе правды. Если это

так, то жена палача поверит, и это ей поможет".

Прошел час - а может, год? - Ибрагим, истерзанный кошмаром рассказов

палача и мукой тревоги за друзей, не

двигаясь, сидел на проклятой тахте, мучительно думая: "Почему я здесь?", но не

догадывался уйти.