Великий Мусорщик

Придя к такому решению, Диктатор почувствовал некоторое успокоение. Завтра он продиктует приказ. Никакой тайны из случившегося! Правда, правда и только правда! Только гласность может избавить его от насмешек. Мужественно, спокойно, не теряя чувства собственного достоинства, изложить всю историю! Пусть народ знает, что Диктатор ничего от него не скрывает. Кандар стал мысленно формулировать первые строки приказа: “Поддавшись чувству любви к своей дочери… к своей единственной дочери… я, Лей Кандар, допустил нарушение Основных Положений Закона о Браке и стал жертвой…”

Кандар поморщился. Слово “жертва” не годилось. Диктатор не может стать жертвой. Надо как-то иначе.

“Исполненный глубокой любви и доверия к своей единственной дочери, я, Лей Кандар, был жестоко обманут…” “Обманут” тоже не годилось. Диктатор не мог найти подходящих формулировок.

Он вдруг пожалел, что не остался бездетным. Человеку, взявшемуся за преобразование такой страны, как Лакуна, нельзя иметь личные привязанности. У него нет права на любовь, толкающую к поступкам непредвиденным, не оправданным разумом…

Машина, на мгновение задержавшись у въезда в резиденцию, миновала ворота и подъехала к его дому. Но Кандар не пошел к себе. Он зашагал по аллее, ведущей к домику Марии. Парваз неотступно следовал за ним на расстоянии, строго установленном инструкцией. За десять метров перед Диктатором вспыхивало дополнительное освещение — прожекторы, которые гасли, когда Кандар удалялся на те же десять метров. Гасли одни, зажигались другие впереди. Впервые он почувствовал раздражение против этой привычной меры безопасности, на которую прежде не обращал никакого внимания.

В особняке светилось только одно окно — на втором этаже, в комнате Гуны. Диктатор поднялся по деревянной лестнице с поскрипывающими ступенями. Гуна встретила его в прихожей. Они прошли в комнату Марии.

Гуна, высокая, худая, в черной вдовьей одежде, которую она постоянно носила вопреки установлениям племянника, считавшего, что черный цвет отрицательно влияет на психологическое состояние, остановилась в дверях, глядя на него старчески-снисходительным взглядом, напомнившим ему взгляд покойной матери.

Кандару, впрочем, показалось, что за снисходительностью прячется легкая насмешка, но он и так знал, что старуха не только не принимает его идей, но и подсмеивается над ними.

— Что здесь произошло? — спросил Кандар глухим, чуть хрипловатым голосом, так не похожим на его обычный.

Гуна не ответила. Она подошла к столу и, взяв голубой незапечатанный конверт, молча передала Кандару.

Отец! Я не могу стать женой Мэта, — писала Мария. — Я люблю другого человека. Не волнуйся за меня. Прости, что обманула тебя. Мне нелегко было пойти на это, но я не видела иного выхода. Прости! Я люблю тебя, и мне больно, что я причинила тебе огорчение.

Твоя Мария

Ниже, другим почерком, следовала приписка по-французски:

Месье! Ваша дочь находится в полной безопасности. Я тот, кому она доверила свою судьбу. Через несколько дней мы с ней покинем Вашу страну. Если Вы желаете проститься с ней, Вам следует завтра, не позднее двенадцати часов вечера, явиться к 149-й отметке на шоссе, ведущем от столицы к Гарзану. Вас встретят и проводят к дочери. Должен предупредить: если Вы захотите прибегнуть к помощи сакваларов и явитесь не один, Вы никогда не увидите Марию.

Ален Розовский

Итак, существует человек, которого Мария полюбила и которому, как он сам выразился, “доверила свою судьбу”. Иностранец, по-видимому, француз или русский… Может быть, поляк… Кандар вспомнил молодого человека в джинсах, лежащего без сознания на каменном полу купальни, Марию, склонившуюся над ним… Ален Розовский — это, конечно, он.

Как ни странно, Кандар почувствовал облегчение: Мария жива, у нее есть защитник. Кто знает, не лучше ли для всех — и для него самого, и для дочери, — если она покинет Лакуну. Но тут же эту мысль сменила другая: его дочь, дочь основателя Новой Лакуны, предпочла другую жизнь, оскверненную духом разложения! Своим бегством она отреклась не только от родины, но и от него, от Идеи, которой отдана вся его жизнь!

Он не мог этому поверить, и страшная догадка поразила его: Марию силой заставили написать письмо! Обманули, чтобы заманить в ловушку его, Кандара!