Великий Наполеон

Вплоть до 1806 года Пруссия была единственным из государств Священной Римской империи германской нации, носившим название королевства. Да и то, прусские короли получили на это право от Габсбургов только в 1701 году, и было оно ограничено – они именовались не «прусскими королями», а «королями в Пруссии». Это было очень существенное различие – в пределах Священной Римской империи они по-прежнему считались бранденбургскими электорами, а королевский титул обретали лишь в бывшей орденской территории Пруссии, которая в империю не входила. Полный королевский титул вырвал у австрийцев для себя и своих наследников только Фридрих Великий (1740–1786) – вместе с Силезией [2].

После смерти Фридриха Великого, не имевшего детей, ему наследовал его племянник, Фридрих-Вильгельм II. Он, конечно, по дарованиям с дядюшкой тягаться никак не мог, но, как прусский государь, в отношении приращения своей территории оказался удачлив.

С Французской Республикой он поладил на том, что по согласованию с ней (подписанием Базельского мира 5 апреля 1795 года) установил в северной Германии зону нейтралитета. Дело тут в том, что за пару лет до подписания договора с Францией Пруссия изрядно поживилась на Втором Разделе Польше, приобретя Данциг, Торн и Южную Пруссию, что составляло 57 тысяч км² и 1,1 млн жителей. В январе 1795 года, после подавления восстания Тадеуша Костюшко, Пруссия добавила к этому Мазовию, Варшаву и Новую Восточную Пруссию. Если прибавить к польским германские владения Ансбах и Байрейт, территория Пруссии увеличилась на треть, а численность населения возросла с 5,4 млн до 8,7 млн подданных.

С ноября 1797 года «везунчика» Фридриха-Вильгельма Второго сменил его сын, Фридрих-Вильгельм Третий. Новый король был молод (в 1797-м ему было 27 лет), скромен, тих и завоевал много симпатий, заявив, что, «…став королем, жить будет на то, что получал в качестве крон-принца, потому что государство нуждается в экономии, и он должен подавать пример…». В Пруссии, уставшей от его экстравагантного батюшки, это принесло ему популярность. Еще большую популярность принесла ему его супруга, королева Луиза. Они поженились в 1793-м, ей было тогда чуть больше 17 лет. В приданое она принесла своему мужу только свое знатное имя и свою красоту – ее отец, принц Карл Мекленбургский, был небогат и даже как бы служил – он был губернатором Ганновера, управляя им от имени короля Англии.

В Пруссии она сделалась прямо-таки душой «прогрессивной партии». Она была хорошо образованна, интересовалась не только французской, но и немецкой литературой (что было для особы ее ранга весьма необычно) и по понятиям того времени была на редкость демократична.

На королевском приеме, в ходе которого жены офицеров прусской армии представлялись королеве, по заведенной традиции она задавала каждой из представлявшихся ей дам вопросы о чине супруга, о том, из какой семьи происходит сама дама, и так далее. Одна из дам, отвечая на вопрос о происхождении, сказала, что она не рождена в благородной семье – по-немецки это звучало так, как если бы у нее «…не было рожденья…». Королева воскликнула, что все люди создания божьи и равны перед ликом его. Считалось, что «…королева Луиза благотворно влияет на своего мужа...». На него, вообще говоря, влияли многие люди – он был не уверен в себе и часто искал совета у других. Проблема, однако, была не в том, что он получал те или иные советы.

Проблема была в том, что не решался им следовать – ни плохим, ни хорошим.

IV

Уже в следующем, XX веке, много позднее описываемых событий, Уинстон Черчилль доказывал, что политика правительства его страны, Великобритании, «…нерешительна и неэффективна и что смесь бесконечных откладываний неотложных мер и отрицания реальности просто губительна…». Он говорил, что «…правительство решило быть нерешительным, оно твердо в стремлении быть нетвердым и могущественно в сохранении своей упорной беспомощности…».