Великий океан

— Я постараюсь вернуться раньше, Конча. Сейчас я уеду на Ситху, передам хлеб Баранову. Правитель каждый день стоит с подзорной трубой на утесе... Оттуда направлюсь в Охотск. Затем по снежным лесам и равнинам поскачу в Петербург. Много месяцев я буду ехать и все время буду думать о тебе, моя девочка... Я буду думать, что ты едешь со мной, кругом холодная пустыня, метель, луна, а мы мчимся и не замечаем ничего, и только колокольчик звенит над головами лошадей. Тебе покажется странной эта снежная равнина.

Она слушала и, задумчиво улыбаясь, по привычке обрывала листки мадронии. Они сидели на галерее, ночной туман постепенно затоплял берег и сад, и густая, стелющаяся пелена его мерцала при звездах, как снег.

На корабле шла усиленная работа. Часть команды продолжала выгружать балласт, швыряя камни и песок в залив, часть — ссыпала в трюмные закрома зерно. Пшеницу перевозили на двух шлюпках, индейцы тащили мешки к самой воде. Темные тела индейцев, цветные куртки, позументы и шляпы погонщиков и солдат, криками подающих советы, оживленная жестикулирующая толпа вокруг повозок, разлегшиеся на песке быки, суета и толчея у шлюпок — напоминали ярмарку, а не погрузку. Советы и участие довели до того, что одна из шлюпок опрокинулась у самого берега, и обрадованные новым развлечением зрители с шумом и гамом принялись ловить мокрых помощников и их шляпы.

Хвостов наконец не выдержал.

— Чистое представление, — сказал он Резанову, с невольной улыбкой глядевшему на берег. — Прямо дети. Беспечность их самою природою потворствуется. Поковырял суком землю, кинул десяток пригоршней пшеницы — и собирай урожай да молись мадонне. Нашего мужичка посадить бы тут! Дона Ивана да дона Степана.

Он засмеялся и по-необычному мирно послал на берег четырех матросов грузить шлюпки. Резанов заметил, что Хвостов, всегда угрюмый и державшийся в стороне, последнее время стал общительнее и живее. Он почти не пил, раза два отправлялся на противоположный берег залива, осматривал холмистые уступы, поросшие травами и дикой рожью, дубовые и лавровые рощи, черту прилива. Но на вопросы отмалчивался, лишь как-то вечером сказал другу-мичману:

— Край сей — золотое дно. Не удержатся в нем гишпанцы. Помяни мое слово, Гаврила. Да и не в гишпанцах дело! — Он пожевал травинку большими некрасивыми губами. — По ту сторону бухты ничейная земля. Хочу о ней обстоятельно разведать и доложить Александру Андреевичу. Гавань там нашел — прямо чудо! Не говори до поры Резанову. Пускай и мой сюрприз в дело пойдет. Не все ж мне слыть за пьяницу и скандалиста.

Днем на «Юнону» прибыли гости. Конча уговорила Луиса поехать с ней на корабль.

Девушка сразу подбежала к борту и радостно, долго глядела на золотившееся от зноя море, на синюю кайму горизонта. Представлялось, что она в пути, кругом великий простор, и среди него маленький корабль с белыми парусами. То, о чем мечтала и к чему стремилась.

— Я сегодня счастливая, — шепнула она Резанову и легонько погладила его руку. — Да?

Незаметно для себя она повторила слова светловолосой Кристины, сказанные на балу.

Резанов молча сжал ее пальцы. Теперь, после помолвки, он видел девушку каждый день и с каждым днем убеждался, что любит ее все сильнее и глубже.

Вечерами и в час сиесты они сидели вдвоем на галерее или в саду, говорили о Калифорнии, о Ситхе, Санкт-Петербурге, Америке. Резанов рассказывал о правителе Баранове и своих планах построить настоящий город и порт на одном из островов Аляски, чтобы каменные строения далеко были видны с моря, создать там музей и школы, обучать индейцев и алеутов. Прочитал ответ министра просвещения графа Румянцева на свои предложения. «Не без гордости, — писал министр, — воображаю себе тот грядущий час, когда тамошнее юношество образованное узнает, что в России мыслили о просвещении Америки. Предаваясь приятным впечатлениям сей мысли, я охотно открываюсь перед вами, что для меня нет самолюбия столько справедливейшего, как желать разделять подобную участь...»

Конча внимательно слушала, а потом, слегка наморщив лоб и глядя на верхушки дубов, говорила задумчиво и серьезно:

— Я понимаю теперь, почему вас боится наше правительство. Вы можете быть самыми сильными.

— Боюсь, Конча, — отвечал с неожиданной горечью Резанов, — что нет! — Он вспомнил иные петербургские разговоры и дела, одинокую борьбу Баранова. — Дальновидных и просвещенных людей везде не много, а наипаче когда дело касается кармана...

В течение недели корабль был нагружен полностью. Пришлось снять переборки, чтобы расширить вместимость трюмов. Резанов жалел, что судно такое маленькое — монахи и поселенцы продолжали везти хлеб. Скрип арб и мычанье быков не прекращались даже в часы сиесты, пыль заслоняла солнце. Сотни мер пшеницы высыпали просто на береговой песок. И все же почти пять тысяч пудов продовольствия могла доставить на Ситху «Юнона».