Великий океан

Алексей тоже поспешил к Петровичу. На рейде разворачивался большой трехмачтовый корабль, готовясь отдать якоря. Красно-синий многозвездный флаг отчетливо был виден даже без зрительной трубы. Это был четвертый американский флаг в гавани Гоно-Руру.

А ночью кто-то поджег плантации Круля. Сгорела только часть табака. Огонь, рванувшись вверх, скоро погас, но Алексей и Петрович поняли, что пожар этот — первое предупреждение.

На другой день «Вихрь» взял курс на Атувай. Шел дождь, и светило солнце. Сквозь сверкающий редкий ливень виднелись берега Воагу. Они были тихие, прелестные и напоминали цветущий сад. Но Алексей не любовался берегом. Он сидел в каютке и писал Баранову. Из Атувая, может быть, удастся отправить письмо на Ситху. Он подробно и горячо излагал все события и просил вмешаться в дела на островах. Только незамедлительные действия правителя могли исправить то, что натворил здесь Круль.

Глава четвертая

— Ну, как по-гишпански «орел»?

— Aquila.

— А «птица»?

— А... Не знаю...

Кусков добродушно усмехнулся, хлопнул легонько сына по затылку.

— Ну?

Белоголовый мальчик смущенно царапал пальцем стол и молчал.

— Ave! — шепнула Фрося. Она стояла у дверей, терпеливо дожидаясь конца урока.

— Ох! — встрепенулся мальчик. — Ave! Верно!

— Ну, иди!

Кусков некоторое время смотрел вслед радостно носившемуся по двору сыну, затем снял очки, зажмурил глаза. Они теперь болели все чаще и чаще. Особенно в последнюю зиму. Попик Кирилл привез из миссии, куда его посылал правитель колонии, сотни две испанских слов и фраз, записанных у монахов. Иван Александрович приказал ему выучить, зубрил сам и заставлял учить домашних. Чтобы разговаривать с испанцами, нужно знать язык, а переводчика не было.

Василий погиб, теперь ясно. Риего тогда же прислал извещение, что в Монтерее полагают, будто он попал к индейцам. Уж это враки! Индейцы не тронули еще ни одного русского. Даже дальновские.

Дружба с индейцами — единственное, что радовало в эту зиму. Приезжал главный вождь Чу-Чу-Оан, подтвердил уступку земель, скрепил при свидетелях дарственный акт. Привез от своих племен подарки и отдельно подарки жене и сыновьям Кускова: черную кобылицу и двух белоснежных скакунов — красоту прерий.

— Ты всегда был нам братом, — сказал он Ивану Александровичу, — а «Любимая Детьми» — дочь нашего племени. Твои сыновья — наши дети.

А когда Иван Александрович спросил вождя, отчего он не перекочует поближе к Россу, вождь долго курил трубку, а потом ответил:

— Мало еще вас, русских. Трудно вам защищаться далеко. Мои воины будут охранять твои земли.

Индейские гости приехали через неделю после того, как алеут Пачка добрался с Ферлонских камней. «Письмо» Луки уже не явилось новостью для Ивана Александровича. Монах Кирилл привез известие о смертельной болезни губернатора. Об этом он узнал в миссии. Но то, что рассказал Пачка о предупреждении бывшего матроса относительно намерений американцев, вызывало серьезное беспокойство. Поэтому приезд вождя и обещание помощи сильно подбодрили Кускова.

С новым рвением в Россе приступили к работам. Достраивали палисад, скотный двор и избы для алеутов. Ковали сохи. Весной Иван Александрович хотел вспахать все пространство между ущельем и фортом. В кузнице Кирилл и старик Ипатыч отливали серебряные кресты и паникадило для будущей церкви.

Ипатыч нашел руду, когда ходил охотиться на горных баранов. Он подобрал несколько самородков для пуль, но Кусков положил их к себе в шкаф, чтобы отослать на Ситху и сообщить об интересном открытии. Тогда монах уговорил старика сходить за рудой в горы. Он видел, как лили когда-то в монастырях колокола, добавляя к меди мешки серебряных денег. Меди под рукой не было, зато серебра оказалось много.

Монах тащил тяжелый груз на плечах, поминутно вытирая лицо лиловой скуфьей, и нестерпимо кашлял. А потом, сидя уже возле горна, не мог даже ответить на расспросы Ипатыча. Ему было двадцать семь лет, и десять из них он провел в монастыре за книгами, нажив чахотку. На Ситхе он медленно умирал. Баранов послал его в теплую Калифорнию.

В доме Ивана Александровича теперь стало шумно. Утром толклись промышленные, а по вечерам собирались женщины, приходившие посидеть к жене правителя.

Первое время они являлись разряженные, прели в своих тяжелых платьях на стульях, цедили слова, чинно вытирали огрубелыми красными пальцами уголки рта. А за глаза называли хозяйку «дикой», смеялись, что та умеет читать книгу и сама ходит поить свою черную кобылу. Но однажды, когда у Катерины Прохоровны опасно заболел младший мальчик и она, простоволосая, в легком сарафанишке, прибежала в казарму к жене самого никудышного зверолова и расплакалась у той на груди по-бабьи, женщины приняли ее как свою.

Помогли выбелить лежанку и русскую печь, сложенную в ее комнате, по карнизу печки красной глиной нарисовали узор. Фрося притащила самодельный гребень для пряжи, веретено. Два дня учила Катерину Прохоровну прясть. Ходила вместе с ней к ручью полоскать белье. Жена Кускова выполняла свою работу по дому сама.