Великий океан

Однако он ходил и ходил за Барановым и только часа через два, промочив ноги, злой вернулся на корабль. Там он сразу заперся в своей каюте и начертал на бумаге план дальнейших действий.

Первым пунктом стояло: затребовать у правителя Баранова генеральный отчет по расторжкам и тратам за все годы, с описью приобретенных и отпущенных товаров, и отдельно расходы по селению в Калифорнии. Вторым: представить переписку с Кантоном, королем Сандвичевых островов, с доктором Крулем, с Кусковым и испанскими властями. И третьим: послать Хлебникова описать все заведения Ново-Архангельска, редутов и близлежащих мест. А также объявить по крепости, что полномочный ревизор главного правления Российско-американской компании капитан-лейтенант Гагемейстер приступил к исполнению своих обязанностей.

В крепости все оставалось по виду таким же, каким было до прихода «Кутузова», но прежняя размеренная жизнь нарушилась. Все так же работали на верфи, в мастерских, школьники занимались в классах, алеуты и зверобои уходили на промысел, достраивалась у озера больница, новый поп Тихон наспех служил обедню и торопился на берег ловить палтуса. Однако во всем чувствовалось ожидание каких-то событий.

Никто ничего не знал, но то, что готовый к отплытию «Суворов» неожиданно задержан в гавани, что капитан-лейтенант публично объявил о ревизии, заставило людей почуять неладное.

Только Баранов относился ко всему спокойно. Он отправил требуемые книги и бумаги на корабль, велел Николке переписать отчет-донесение главному правлению, отосланный в Санкт-Петербург перед приездом Гагемейстера, сам обходил с Хлебниковым ближайшие заведения.

— Начальства в Петербурге много, всем места не хватает, — ответил он Серафиме на ее молчаливое осуждение скоропалительных действий Гагемейстера. — Скоро на покой пойду. Только бы человека подходящего найти. Павла растил...

В первый раз заговорил с ней о крестнике. Женщина торопливо ушла в свою горенку. Истинное горе не забывается. Тихая, большая, опустив голову на сильные мужские руки, она до вечера просидела у окна.

Раза два Гагемейстер встречался с правителем на корабле. Здесь, в своей каюте, среди подчиненных, он чувствовал себя уверенней, однако не настолько, чтобы решиться на последний шаг. Знакомясь с бумагами, опрашивая людей, видя широкий размах начинаний и дел хозяина российских колоний, он понимал, что доносы лживы, придирка к запущенности отчетов — чистая глупость. Он был достаточно умен, чтобы не видеть, чего лишится компания, да и вся Россия с уходом Баранова. Но он также понимал, чего от него хотят, а давняя приниженность перед правителем и зависть маленького к большому грызли его честолюбивую душу.

В первое же посещение Барановым корабля капитан-лейтенант снова заговорил о претензиях калифорнийского губернатора и о том, почему правитель в таких важных делах не имеет мнения департамента иностранных дел.

— Доверие, господин главный правитель, — заявил Гагемейстер, стоя за узеньким столиком, на котором лежали бумаги, — кое правительство делает компании, предоставляя управлению ея столь обширные пограничные страны, налагает на нее обязанность избегать всего вообще могущего нарушить доброе согласие с соседственными державами...

— А сие, господин капитан-лейтенант... — Баранов поднял голову, удобнее облокотился на ручки кресла, — сие — дело главного правления в Санкт-Петербурге. С министрами сноситься чести лишен. Действую же по воле правления и на основании высочайших привилегий, пожалованных компании. И по малому моему разумению, льщу себя уверенностью, что законов державы не нарушаю.

Он расстегнул сюртук, вынул из бокового кармана сложенный вчетверо, пожелтевший, мелко исписанный лист, развернул его, достал очки.