Великий океан

Павел лежал в спальне Баранова. Стоял полумрак — Серафима закрыла ставни, плотно прихлопнула дверь, навесила на нее травяную плетенку, зажгла и снова погасила свечу. Увидев еще издали юношу, осторожно принесенного двумя звероловами, подобравшими его возле крепости, женщина негромко вскрикнула, потом заткнула концом платка рот и больше не произнесла ни звука. Только глаза ее стали глубокими, лучистыми, затаившими нежданную радость.

Возвращение Павла было событием, взволновавшим весь поселок. Промышленные торопились к дому правителя, спешили узнать судьбу «Ростислава», Ананий послал за Гедеоном, снова ушедшим после расправы на редут, алеуты бросили лов трески. Самые слабые, лежавшие по баракам, пытались выползти из жилья, индейские женщины шептались по углам.

Лука не пустил никого дальше крыльца. Озабоченный, немного испуганный, сидел он на нижней ступеньке, нетерпеливо поглядывал на дверь. Он сам ничего не знал, не успел даже как следует разглядеть Павла. Серафима послала за своим сожителем мальчика-креола, помогавшего ей по хозяйству, и сразу усадила промышленного около двери.

— Карауль, — сказала она, не глядя по обыкновению на мужа, и вдруг засмеялась неожиданно и ласково, как в редкие минуты их молодой жизни. — Слышь, живой вернулся. Хворый, а живой. Не пускай. Никого не пускай, Лука.

Она ушла в спальню, а озадаченный Лука некоторое время стоял на пороге, потирая бороду. Он так ничего и не выведал и не решился спросить. Необычное поведение Серафимы поразило его больше, чем все ее самые странные выходки. Он даже забыл о припрятанной в сенях чарке рома.

— Из самой Калифорнии прибыл. Из индейского плену... — говорил он обступившим крыльцо зверобоям. — Суднишко гишпанцы отняли...

Лука скоро увлекся, выдумал новые подробности. Под конец сам верил своему вранью.

Обитатели крепости слушали спокойно, возбуждение сказывалось лишь в неровных движениях, стуке винтовок и мушкетов, беспрестанно перекидываемых с плеча на плечо, редком окрике. Стоявшие ближе к крыльцу хмурились и молчали. Россказням Луки никто не верил, спасение одного только Павла, которого считали давно утонувшим, подтверждало гибель других.

Когда вошел Лещинский, Павел спал. На потемневшем от ветра лице отчетливо выделялись красные пятна скул, прорывался хриплый кашель. Скитания и ночевки в сырых ущельях разбередили заживавшие легкие, недавнюю рану. Последние двое суток Павел двигался к форту словно в тумане, подолгу лежал на камнях и ракушках, устилавших берег моря, бредил.

Океан был пасмурный, серый. Тяжелая волна однотонно швыряла гальку, растекалась по мокрым, обточенным прибоем камням, медленно отступала. Кругом тоже было тускло и голо, темнели вдали острова архипелага св. Лазаря — невысокие скалистые утесы. Над ними, над морем и лесом плыли пухлые дождевые тучи. От залива Норфольк-Саунд на Ситхе до самых островов Шарлотты редко выдавались ясные дни.

— Забылся, — шепотом сказала Серафима, преграждая дорогу Лещинскому в горницу, где лежал Павел.

Похудевшая, в черном головном платке, она недобро глянула на временного начальника форта, хотела прикрыть дверь. Но Лещинский уже ступил через порог, и женщина смолкла.

— Иван Александрович? — тихо вдруг позвал юноша, поднимая с подушки голову. — Ты?

Лещинский шагнул вперед, порывисто приблизился к изголовью лежавшего.

— Павел Савелович... — зашептал он возбужденно, словно не в силах сдержать радость от встречи. — Матерь божия!.. Сколь ночей провел я без сна. Не верил в погибель. Не верил.

Не давая Павлу встать, он положил руку на влажные волосы, закрывавшие лоб больного, весь насторожился, ожидая услышать самое страшное. Пальцы дрожали, пульсировала на виске тонкая синяя вена.

Однако ничего не произошло. Павел не догадывался о предательстве, выстрел считал направленным с пиратской шхуны. Прямой и великодушный, он хотел видеть лучшее, побороть невольную неприязнь к бывшему своему помощнику.

— Господин Лещинский! — выговорил он с искренней радостью и, несмотря на попытку удержать его, решительно поднялся. — Живы? Вернулся? Слава тебе...

Перекрестившись, он сел на кровати, быстро, беспорядочно расспрашивал об остальном экипаже, о корсаре, перескочил на дела колонии. Про отъезд Баранова ему уже сообщила Серафима, но он только сейчас по-настоящему очнулся и с лихорадочной торопливостью жадно набросился на собеседника. Раскрасневшийся и возбужденный, подмяв под себя подушку, спрашивал, слушал ответы и снова спрашивал.

Лещинский теперь совсем оправился, но обращение его не изменилось. Все так же охотно и радушно отвечал он Павлу, сетуя на трудности, на долгое отсутствие правителя, на непрекращавшиеся болезни среди промышленных. Будто отчитывался перед начальником. Он даже намекнул, что наконец-то сможет передать управление крепостью. Намекнул и сразу выжидающе замолчал. Но Павел его не понял.

Потом явился Ананий. Мягкой, неслышной поступью вошел он в горницу, перекрестил стоявшую у порога Серафиму, Лещинского, неторопливо приблизился к кровати.