Великий океан

Многие из присутствующих ждали приглашения на сегодняшний вечер как особой чести и держались принужденно и неуклюже в своей неудобной парадной одежде. Больше сидели под стенами, выложив на колени красные, огрубелые руки, молчали.

Говорил много один лишь Ананий. Монах покойно расположился рядом с правителем в единственном кресле, рассуждая о войне на континенте, Наполеоне, будоражившем Европу, о роли России в мировой политике. Он держался просто, как равный, с правителем.

— Государь император во многом на нас полагается. Новое отечество наше в мире со своими соседями жить должно... — говорил он, больше обращаясь к звероловам.

Собеседников у него пока не находилось.

Кулик и Наташа вошли последними. Яркий огонь камина, свечи в медных шандалах, зажженные по углам, шкаф с книгами, золотые рамы картин, статуи — еще сильнее поразили девушку, чем обстановка церкви. Такое великолепие среди пустынных гор и леса казалось вымыслом, окончательно сбивало с толку. И вместе с тем волновало, словно в ожидании чего-то большого, загадочного.

Однако девушка скрыла свое изумление. Прямая, сосредоточенная, с приподнятыми слегка бровями, вошла она за отцом в освещенный зал. Гости расположились у стен, и вновь пришедшие сразу обратили на себя общее внимание. Все взгляды перекинулись на Кулика и Наташу, остановившихся посреди комнаты. Затем в кучке женщин, сидевших отдельно в углу, тихонько зашушукались, кто-то фыркнул. Ухмыльнулись и некоторые из китобоев, недавно прибывшие с материка. Самодельное платье Наташи, похожее на длиннющий мешок, с карманами алого бархата, вызывало этот смех.

Но отец и дочь не заметили внезапной веселости. Навстречу им, бесшумно ступая подошвами мягких сапог, шел сам правитель. Низенький, широкий в плечах, подняв голову, приблизился он к запоздавшим, радушно протянул обоим руки, повел к очагу. Он не сказал ни слова, но в зале перестали смеяться, завистливо притихли женщины. Потом Баранов хлопнул в ладоши, и сразу же в соседней комнате заиграл оркестр.

Мальчики-креолы, те, что пели в церкви, обучались и музыке. Трубы и два кларнета были куплены у английского шкипера, заходившего в Ново-Архангельск. Тогда же приобрел Баранов большой глобус, карту земного шара, грифельную доску. Здание школы еще достраивалось, но хозяин колоний приказал набирать учеников.

— Отцы пусть церковному наставляют, а мне потребно образование умов, — ответил он коротко на тайный намек Лещинского по поводу могущих возникнуть осложнений с архимандритом.

Баранов уже знал о доносе Анания, но никому не обмолвился ни звуком. Даже не сказал Павлу. Будто все шло тихо и гладко. Лишь оставшись один, ночью записал у себя в дневнике: «Спокойствие колоний будет зависеть от того влияния, кое успеет приобресть главный правитель. Особливо от его уменья, и, в случае надобности, с твердостью, а паче с благоразумной осторожностью поддерживать свои требования и права...» Баранов знал и о попытке миссионера созвать индейцев в крепость без разрешения правителя. Он тоже ничего не сказал, но сегодняшним указом открыть ворота подтверждал еще раз, что только он может здесь отдавать команду. Даже если она рискованна.

Оркестр был неожиданностью для большинства. Мальчики разучивали марш и песню в одной из горниц большого дома, и мало кто мог догадаться о приготовлениях. Сквозь толстые стены звуки не проникали. Баранов присутствовал на всех репетициях, подходил к каждому из молодых музыкантов, вслушивался, заставлял протрубить гамму, строго следил, чтобы никто не фальшивил. Он во всем требовал тщательности исполнения.

Промышленные задвигали скамейками, поднялись с мест. Нанкок уронил трубку, два других князька шарахнулись к двери. Только когда первое изумление прошло, а мальчики продолжали играть, довольная улыбка появилась на всех лицах. Баранов с почетом принимал гостей. Даже офицеры с корабля, стоявшие обособленной группой, невольно переглянулись. Мичман Рагозин перестал критиковать присутствующих, на минуту умолк.

— Америка! — сказал он затем, подмигивая гардемарину и доктору. — Контрданс, пожалуй, начнут.

Офицеры фрегата явились на бал почти в полном составе. После случая в церкви флотские с большим любопытством приняли приглашение правителя, тем более что капитан-лейтенант не мог простить купцу полученного афронта и сам не пошел. Офицеры ходили по комнатам, разглядывали дом, шкафы с книгами, картины, вежливо извинились перед Серафимой, когда та решительно загородила дверь в свою горенку, отвечали на поклоны. Старший офицер, высокий сухощавый моряк, заменивший на балу командира корабля, был слишком строг и прямолинеен. Он, как и большинство офицеров фрегата, не разделял пренебрежительного отношения к колонистам, к Баранову.

Зато мичман Рагозин держал себя вызывающе. Правда, за спиной остальных. Каждую минуту мичман подносил лорнет к своим темным продолговатым глазам, разглядывая в упор всех, кто ему встречался, делал замечания, принудил хлебнуть кипящего пунша Луку. Пять тысяч крестьянских душ да с полсотни имений приучили не церемониться.