Великий океан

На всякий случай он решил разговор первому не начинать, пускай говорят они. Но ружье свое придвинул ближе, мешок завязал снова, достав из него только лепешку и кусок сушеной рыбы. Не снял и сапог, хотя ноги горели и мучительно хотелось остудить их в прохладном песке.

Некоторое время царило молчание, лишь слышалось звяканье уздечек и негромкое пофыркивание коней, жующих в глубине пещеры ветки нарубленного кустарника.

— Джозия Уилькок Адамс, — неожиданно представился похожий на бостонца человек, поднимая голову. Он все это время лежал, надвинув на лоб шляпу. — Русский траппер?.. Аляска далеко отсюда!

Джозия говорил, мешая испанские и английские слова, видимо, нисколько не беспокоясь о том, что его могут не понять. Ho Василий понял.

— Верно. Колония Росс ближе, — ответил он, разламывая рыбу. — Морем рукой подать. Не то что до Бостону.

Джозия приподнялся и сел.

— Мистер… откуда?

— Оттуда, — с хрустом прожевывая кусок юколы, подтвердил креол. — Зовут Василий.

— О!..

Бостонец сдвинул шляпу, плюнул между носками сапог. Маленькие острые глаза его уставились на собеседника, лицо стало рысьим,

— Русские нам братья, — сказал он совершенно другим тоном, и словно повторяя заученное. — Да, синьоры и джентльмены… Русские — великий народ. Мы — люди Нового Света, свободы и независимости — протягиваем им руку.

Апатия и пренебрежение его исчезли, он еще раз энергично плюнул, поднялся, нахлобучил шляпу.

— Пепе! Синьор — мой гость. Виски!

Испанец, до сих пор молча наблюдавший всю эту сцену, встал, порылся в поклаже возле седел, небрежно кинул посудину спутнику. Покрутив длинное багровое ухо, он вышел из-под навеса.

— Эта образина не пьет! — заявил мистер Джозия, не заботясь о том, что Пепе может услышать.

Василий от выпивки уклонился, но подобрел. Он с усмешкой следил за бостонцем, который, ничуть не огорчившись отказом, опрокинул флягу в рот и выпил сам все до дна.

«Здоров, сукин сын, хлестать», — подумал креол одобрительно.

Теперь он почувствовал себя свободнее. Наверно, бостонец — ханжа и пьяница и шляется тут, вынюхивая в горах серебро. На таких прошлым летом они с Кусковым уже натыкались. Василий даже обрадовался. Подвыпивший мистер мог сообщить ему полезные сведения. Видать, он забрался сюда из Монтерея. Но Джозия, сразу захмелев, стал вдруг сам расспрашивать про новую колонию, про солдат и пушки, про русскую армию, будто бы высадившуюся на реке Колумбии помогать англичанам, про самого Василия — куда он идет и зачем, а потом стал петь псалмы.

Только один раз Джозия очухался и умолк, когда Василий, рассвирепев от его дурацких вопросов, сказал, что идет к губернатору в Монтерей с важным письмом из самого Санкт-Петербурга. Невольно он потрогал лежавший за пазухой, упакованный в холстину пакет.

Вскоре бостонец, по всей видимости, заснул. Вернувшийся Пепе подкинул лошадям травы и тоже лег в углу. Жара спадала. Тени от скал стали длиннее. Легкий ветерок шевельнул сухой хвощ, росший между камнями, стих. Воздух уже не был таким удушливым, исчезло марево.

«В самый раз итти», — подумал Василий. Ноги его отдохнули, но нестерпимо одолевала дремота, а до вечера можно еще сделать не одну милю. Новым своим знакомым он не компаньон, да и направляются они не в ту сторону.

Он медленно взвалил на плечи одеяло, поднял ружье. Никто из лежавших не шевельнулся.

— Счастливо оставаться, синьоры! — сказал он громко. — Прощайте!

Но синьоры не ответили. Видимо, уснули крепко. Только на одно мгновение Василию показалось, что у Джозии дрогнуло веко.

— Дрыхнут, дьяволы. Что им! У них кони! — пробурчал он с невольной завистью.

Поправив сверток на плечах, он чуть пригнулся, чтобы не задеть нависшего над входом камня, и выбрался из-под навеса. В тот же момент Джозия выстрелил ему в затылок. Василий дернулся вперед, повернулся и упал в остывающий песок. В последний раз до слуха донеслось, как шарахнулись и забились в пещере испуганные грохотом кони.

…Час спустя Уилькок Адамс сжег на костре конверт и окровавленную холстину, бумаги переложил в карман плотно застегнутого сюртука. Пепе оседлал лошадей. Дневной зной ушел — можно было покидать пещеру.

Скоро топот копыт смолк, стало пусто и тихо. Нежаркое вечернее солнце освещало нагромождения скал, плато и темную, неподвижную фигуру Василия. Он лежал, раскинув руки, словно обнимал землю. На сбившейся в сторону бороде и сорванной выстрелом самодельной шляпе засохли сгустки крови. Зеленая ящерица сидела на прикладе ружья.

Далеко, но постепенно приближаясь, послышался вой койота. Ночной хищник почуял добычу.

* * *

Дон Хосе Ариллага, губернатор Калифорнии, уже много дней не вставал с постели. Весь этот год из-за больной ноги он редко покидал президию, не бывал в соборе и совсем не выезжал из Монтерея. Приближалась старость, и в жизни уже не было радости. А то, что творилось кругом, вызывало только досаду и омерзение.