Великий океан

Но в комнате было тихо и прохладно, сквозь узкие амбразуры окон, пробитые в массивной стене и выходящие в сад, не проникала дневная жара. Два-три дивана с истертыми кожаными сиденьями, такие же кресла, большой стол, камин и над ним глиняное распятие с теплившейся восковой свечой, толстые травяные маты, заглушающие звуки шагов, создавали ощущение покоя и домовитости. В окнах не было ни рам, ни стекол. Листья дикого винограда свисали над амбразурами.

Русские молча осматривались, а Лансдорф даже понюхал пучок сухой травы, положенной под распятием. Так прошло минуты три, а потом Резанов, стоя ближе других к окну, внезапно услышал со стороны сада громкий яростный шепот, шум раздвигаемых веток и, невольно обернувшись, увидел в соседнем окне мелькнувшие смуглые ноги, тоненькую фигурку в коротком платье, выпрыгнувшую в сад. Затем все стихло.

Заинтересованный, он хотел подойти ближе к амбразуре, но в коридоре послышались звон шпор, взволнованный говор, и на пороге появился дон Луис, рядом с ним высокая полная женщина в длинной кружевной шали, немного торжественная и испуганная. За ними следовала кучка наспех приодетых детей.

— Моя мать, синьоры… — произнес Луис, запыхавшись. — Донья Игнасия Аргуэлло и Морага…

Хозяйка наклонила голову. Она была толстая и вялая, и только глаза сохранили красоту. Пятнадцать детей и тихая однотонная жизнь в президии состарили раньше времени.

После обоюдных приветствий донья Игнасия представила гостям детей:

— Анна-Павла…

— Гертруда…

— Франческо…

— Сантьяго…

Стараясь не улыбаться, Резанов отвечал на поклоны маленьких Аргуэлло, чинно, с серьезным видом отходивших в сторону.

— Гервасио…

На этот раз худощавый черноволосый ровесник Луиса, стоявший на пороге, резко отступил назад и скрылся.

— Гервасио! — крикнул Луис.

Но хозяйка поспешила назвать следующее имя. Резанов заметил, что она смутилась, а Луис нахмурил брови. Однако наблюдения Резанова были прерваны. Из боковой двери, выходившей в коридор, показалась невысокая девушка, почти подросток, в темном бархатном платье и остановилась на пороге, переводя дыхание. Высокий чистый лоб, волосы, разделенные пробором, ясные глаза, приоткрытые от волнения губы, нежный, чуть удлиненный овал лица, тонкие плечи были так очаровательны, что Резанов залюбовался. Он сообразил, что это та самая девушка, которая несколько минут назад выпрыгнула в окно.

— Мария-Консепсия, — сказала донья Игнасия с гордостью и, как показалось, со скрытым облегчением. Значит, строптивица успела переодеться и не укатила в миссию, как грозилась сделать!

Но об этом приезжие ничего не знали.

Вскоре донья Игнасия ушла приготовить шоколад, Луис оживленно показывал Лансдорфу и Давыдову саблю чуть ли не самого Кортеса, не замечая, что гостям больше хотелось смотреть на сестру, чем на саблю, монах беседовал с Резановым. Лишь девушка молча расставляла на столе чашки.

— Вы часто бывали в разных странах, синьор? — спросила она вдруг Резанова, когда монах вышел из комнаты и Николай Петрович на время остался один.

Конча сказала это и покраснела. Ей в первый раз приходилось выполнять роль хозяйки в присутствии такого знатного гостя.

Резанов, давно уже с любопытством наблюдавший за ней, улыбнулся и наклонил голову.

— Когда я была маленькой… — продолжала девушка, увлекшись и присаживаясь на диван, — мне казалось, что наша президия стоит на краю земли и дальше за морем начинается рай. Один раз я подговорила Луиса, и мы хотели поехать туда на лодке, но Гервасио рассказал обо всем отцу… Так я и не доехала до рая… Простите, синьор… — сказала она, снова краснея, и поднялась. Только сейчас она заметила, что монах вернулся и внимательно ее слушает. — Я помешала вашей беседе.

В длинном закрытом платье она выглядела совсем взрослой, тяжелые волосы оттягивали назад маленькую голову.

Досадуя на свою неловкость, девушка отошла к столу.

— Вы много видели, синьор посол, а я прожил свой век среди пустыни, и единственная земная отрада — этот дом, — сказал монах.

Падре Уриа скромничал. Он побывал не в одной стране, долго жил в Риме, лично знал папу, служил обедню в королевской капелле старой андалузской столицы Кордовы. Следил за событиями в Европе, интересовался Наполеоном и царем Александром, многое слышал о русских колониях на Аляске, в особенности о правителе их Баранове.

За столом сидели долго. Донья Игнасия рассказывала о детях, о первых годах жизни в этом краю. Вспоминая, она вздыхала и улыбалась и выглядела помолодевшей лет на десять. Луис с восторгом глядел на мать, а Конча тихонько обрывала листочки с виноградной лозы, просунувшейся в окно, и молчала. Зато как только начал рассказывать Резанов, девушка не пропустила ни одного слова. Она сидела спокойная по виду и сдержанная, но Резанов замечал, как бледнели и вспыхивали ее щеки.