Великий океан

Памятна навсегда осталась первая встреча. «Мария Магдалина», на которой он вышел из Камчатки, долго носилась с пьяной командой по морю, и Резанов, измученный и отчаявшийся попасть на этой «блуднице» куда-нибудь, кроме морского дна, увидел, наконец, Ситху. Так же, как спустя много месяцев при отплытии в Калифорнию, шел дождь, но скоро тучи рассеялись, и красно-бурый свет заходящего солнца озарил берег, нескончаемые леса, гряду островов, скалы и снежную вершину горы. Еще дальше тянулись отроги Кордильеров, уходивших в глубину материка. Красота открывшихся мест и простор подействовали даже на буйную команду «Магдалины», а когда над чуть приметной крепостью взвился флаг и долетели первые звуки салюта, неистовый грохот всех пушек «Магдалины» выразил искреннюю гордость и восхищение.

Резанов прожил в Ново-Архангельске почти пять месяцев и за все это время не мог надивиться нетронутым богатствам края, дикости и бесчинствам людей, боявшихся только одного Баранова, непрестанной борьбе и лишениям, уму и великим замыслам правителя — тихого и нелюдимого с виду каргопольского купца. Неизвестно, когда он ел, спал. В дощатой казарме, протекающей от дождей, не раз видел Резанов пустую кровать его. На столике лежали книги, гусиное перо и бумаги, прикрытые куском старого паруса. В бумагах были заметки о постройке школы для «диких», о мореходных классах, кораблестроении, гаванях от Амура до Сандвичевых островов, о торговле с Китаем и Калифорнией, о сохранении лежбищ морского зверя, о выплавке меди, хлебородных долинах подальше к югу.

— Большая тут земля и больших попечений требует… — сказал он как-то Резанову с горечью и поглядел на него глубокими светлыми глазами. — Диким просвещение, а не силу принести должно. А так платим кровь за кровь… А ежели бы подумали, как с честью поддержать обладание сими местами, усилить промысел мехов и торговлю, доставя спокойствие, довольство и изобилие обитающим здесь народам, может, и внуки наши вспомнили бы добрым словом…

Резанов глядел на него и начинал понимать, что чувствовал этот человек, сжегший недавно индейский поселок за нападение на Якутат.

Видел посланник и то, как, отказывая себе во многом, на свои личные средства правитель снаряжал партию байдарок для описания берегов, собирал на Кадьяке девушек-креолок и сирот-индианок для обучения рукоделию, мечтал о постройке верфи и о своих кораблях…

Резанов поддержал его планы. Он ехал сюда предубежденный против Баранова — правителя-самоучки, собирался «учинить разгром», но после того, что увидел сам, стал на его сторону. Он вспомнил встречу с Александром Радищевым, недавно вернувшимся из сибирской ссылки. Радищев служил в комиссии составления законов, готовил проект гражданских реформ, интересовался делами российских колоний. В Иркутске он познакомился с Григорием Шелеховым и читал книгу Радищева.

Резанов не раз уже слышал о Радищеве, сосланном Екатериной за сочинение «Путешествие из Петербурга в Москву», книгу страстную и обличительную; за эту книгу Радищев сперва был приговорен к смертной казни… Резанов хотел познакомиться с крамольным писателем. В эти первые годы показного заигрывания царя с просвещенными людьми России зародилось «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств». Возглавляли общество последователи Радищева — Иван Борн, Иван Пнин. Один из них и познакомил Николая Петровича с Радищевым при случайной встрече возле Сената.

Дул с моря ветер. Сизая, набухшая Нева, казалось, вот-вот выплеснется к самому памятнику Петра. Две баржи и парусная шхуна двигались почти вровень с берегами. Но ветер был теплый, сквозь тучи проглядывало синее небо, а дома и башня Кунсткамеры на той стороне реки освещены невидным пока солнцем.

Резанов и Радищев шли вдоль Невы. Резанов в мундире и шитой золотом треуголке, Радищев в длинном фраке и цилиндре. Поэт и «прорицатель вольности» вынужден был стать чиновником. Коляска Резанова ехала вслед за ними — Николай Петрович пошел пешком со своим новым знакомым.

Радищев шел молча. Несмотря на пятьдесят с лишним лет, ссылку и пережитые невзгоды, он выглядел еще нестарым, а ясные живые глаза были совсем молоды. Однако усталость чувствовалась во всех его движениях.

Зато Резанов говорил много. Позже он удивлялся, что так разоткровенничался перед незнакомым человеком, к которому, правда, испытывал глубокое уважение. Николай Петрович тогда готовился к поездке на Аляску и в Японию, говорил о необходимости разумного управления колониями, о просвещении новых мест. Ему хотелось послушать, что ответит Радищев, человек, о котором говорила вся Россия как о ненавистнике рабства и деспотизма, который первым приветствовал американский народ, расправившийся с «разбойниками-англичанами», и первый же заклеймил лживость американской «свободы» — свободы рабовладельцев.

Это он написал о себе по дороге к месту ссылки: