Великий поход

— Бесспорно, — ответил кшатрий, освобождая корнеплод от кожуры. — Только достоинство у всех разное. У одного достоинство молодца, а у другого — гордеца.

Индра беспечно копошился в клубне, всем своим видом показывая, что не собирается выспаривать истину силой. Пипру не сводил с него настороженного взгляда.

— А? — поднял глаза кшатрий.

— Да-да, — подтвердил даса, — разумеется.

— Ты вот — человек с достоинством?

— Разве мне об этом судить? — заволновался проводник арийцев.

— А кому же? — грубо удивился Индра.

— Людское складывается из всеобщего. Значит, судить другим.

— Стоит ли утруждать других вопросами, на которые каждый может ответить сам?

Пипру, чувствуя вкус спора, который, вероятно, не угрожал ему переломанными костями, дал голосу крепи:

— Мнение других более объективно.

— Что? — зажёгся воин. — Объективно? Да объективность только признак безнравственности. Человек всегда был результатом сложения тех сил, что перетягивают человеческий характер и привычки на собственную сторону. И потому, если мнение одного, второго, третьего стремится занять позицию вне рамок его собственной совести, значит, все воспитательные старания оказались напрасными.

— Возможно, — задумчиво произнёс даса. Ему начинал нравиться кшатрий. Он был не таким, как другие арийцы.

— У тебя чувствительная душа, — вдруг сказал Пипру. — Это вовсе не принижает её воинских достоинств, нет.

Индре показалось, что даса не договаривал. Пристальный взгляд кшатрия заставил Пипру довершить свой приговор:

— Ты ищешь правду, яростно утверждая её всеми силами души.

— В чём же её чувствительность?

— В том, что всякая ложь против твоей очень правильной правды отдаётся в душе болью, вызывая реакцию самого яростного протеста. Ты непримирим потому, что твоя душа не приживается даже с почти правдой.

Пипру украдкой посмотрел на ашвинов. Ему не хотелось, чтобы они слышали эти слова.

Теперь настала пора соглашаться Индре. Он задумчиво смотрел куда-то сквозь своего собеседника.

— Да, — ответил он тихо. То ли своим мыслям, то ли услышанному.

После недолгого отдыха колесницы снова тронулись в путь. Индра ловил себя на мысли, что демоны могут быть разными. То есть не только примитивно плохими, как он думал раньше. И всё-таки что-то в нём не соглашалось с верой в их сходство с арийцами.

Этот человек, случайно подобранный ими в поле, вселил в кшатрия сомнение. Индра сопротивлялся любой мысли о своём с ним равенстве. О достоинстве даса, похожем на свойства арийской натуры. И всё-таки Индра не мог не признаться себе, что Пипру ему нравился. Чем-то человеческим.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Кто знает след птиц, летающих по небу,

знает челны морские.

(Ригведа. Мандала I, 25)

Море запахло так, как может пахнуть только море. Впрочем, Индра не знал, как оно пахнет. Не знал, но с надеждой посмотрел на Пипру. Проводник хранил молчание, и только его глаза, чем-то похожие на глаза коней, вдохновляло близкое ожидание конца пути. Хотя душа Пипру томилась тем же. Близким ожиданием конца пути. Даса привлекал молодой кшатрий, властная душа которого не только ублажалась собственным совершенством, но и рвалась в бой. За идеалы.

В какой-нибудь другой ситуации, когда ариец и даса были бы равны, Пипру мог бы поспорить с Индрой. Нет, не ради спора, не ради разубеждения воина, а исключительно для того, чтобы почерпнуть чего-то самому из этих принципов. «Принципы сильных, — считал Пипру, — хороши, когда ты молодой и здоровый. И не устал от собственных подвигов, которые тебе заменяют надёжность обычной уравновешенной натуры.»

Однако, поскольку Пипру и в молодости не отличался особым героизмом, ему было интересно узнать, как это свойство сочетается с человеческим характером. И можно ли вообще героизм считать реальным свойством личности, или же он всего лишь воспитательный приём, придуманный для улучшения нравственных устоев.

Индра был тем образчиком мужественности, в котором усиленно выпячивалось внутреннее совершенство, внутренняя оболочка. Или только внутренняя оболочка. Это означало, что с годами его внешний облик, житейская суть разочаровались бы в честных, но бесполезных принципах молодой души.

Пипру испытывал любопытство к этому показательному явлению арийской нравственности. Но путь колесниц подошёл к тому завершению, которое называлось морем, и проводник арийцев сыграл не последнюю роль в быстротечности этого пути.

Море встретило арийцев безмолвием. Широким, размашистым неоглядьем, от которого дух замирал, и полным безмолвием.

— Это море? — спросил Индра.

— Море, — кивнул проводник.

— Оно такое пустое.

— Где же нам искать его колесницы? — возмутился Насатья.

Индра тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос. Но Атитхигвы рядом не было, а его собственное воображение слишком устало от однообразия пустых пейзажей. Оно нуждалось в поддержке.

— А что вы ищете? — спросил Пипру.

— Колесницы, бегающие по морю.

Даса покачал головой. Ничего подобного ему видеть не приходилось.